— Ясно.

Она чувствовала себя полной и величайшей дурой. Вдобавок дурой ревнивой.

— Вы чувствуете себя несколько глупо? — В голосе у Николаса прозвучала нотка превосходства. Он был прав и сознавал это.

Ей захотелось влепить ему пощечину. Или разбить вазу.

— Из-за слишком поспешных умозаключений? Разбить о его голову.

— Чувствовала минуту назад. Но сейчас я думаю о другом. Мне пришло в голову то, о чем следовало бы догадаться раньше. Кажется мне, будто все, что вы говорили Тедди и о ней, имело целью вызвать во мне ревность.

Он преувеличенно широко раскрыл глаза и испустил преувеличенно драматический вздох.

— Что вы, я никогда бы не сделал ничего подобного.

— Можете изощряться как вам угодно. — Элизабет выставила в его сторону указующий перст. — Это не пройдет, так и знайте.

— Не пройдет?

— Совершенно точно. Не пройдет. — Она ткнула его пальцем в грудь и добавила: — Ники.

— Мне кажется, это очень даже прошло.

— Вы не сможете делать все только по-вашему.

— О, но я могу. — Николас протянул руки и заключил Элизабет в объятия. — Все могу.

Он прижался губами к ее губам. Поцеловал ее нежно. То был поцелуй открытия или узнавания. Ласковый и сладостный. Желанный и недостаточный.

Элизабет закинула руки ему на шею, прильнула к нему всем телом, и все преграды между ними рухнули. Николас целовал Элизабет снова и снова, требовательно и властно, вознаграждая себя и ее за все долгие десять лет разлуки.

Ей хотелось дотрагиваться до него, провести пальцами по обнаженному телу, чувствовать его руки на своем теле. Хотелось, чтобы ноги их сплелись, чтобы он целовал ее груди, хотелось пережить счастье соединения.

Кровь шумела у Элизабет в ушах, но она ощущала удары его сердца, которое билось так же бурно, как и ее собственное.

Николас опомнился первым.

— Не время и не место, — хрипло и негромко выговорил он.

— Абсолютно, — согласилась Элизабет.

— Нам надо идти обедать.

— Я знаю только, что я невероятно голодна.

Он смотрел на нее. Нерешительность и страстное желание были написаны на его лице одновременно.

— Проклятие, Элизабет.

— Поистине проклятие.

Она притянула к себе его голову и поцеловала Николаса в губы, у которых был вкус шампанского, вкус желания и незабываемых воспоминаний. Целовать его вот так было чудом, но чудом незавершенным.

Николас прервал поцелуй и сказал:

— Нам надо вернуться к остальным.

— Да, иначе нас кто-нибудь хватится, — задыхаясь, согласилась с ним Элизабет и запрокинула голову. Николас целовал ее шею быстрыми, легкими прикосновениями губ, и она отдавалась этим поцелуям, снова забыв обо всем, кроме них. Но вот он выпрямился, и она сказала: — Ты хотел показать мне что-то.

— Омелу, — пробормотал он и опять прижался губами к шее Элизабет.

— Здесь нет… омелы, — выговорила она со стоном.

— Нет? Значит, я ошибся. — Он обнял Элизабет за талию одной рукой, в то время как другая легла ей на грудь. — Приношу извинения.

— Принимаю, — выдохнула она.

Он продолжал покрывать поцелуями ее Шею и плечи, благословляя современную моду за низкий и глубокий вырез вечерних платьев.

— Кажется, я могу считать, что ты достаточно серьезно обдумал мое предложение? — спросила Элизабет, хотя сейчас ее это меньше всего беспокоило.

— Я и еще кое о чем подумал.

— А как насчет моих условий?

— Мы поговорим об этом позже.

— Хорошо. Но я хотела бы добавить еще и пункт о верности.

— О да, о верности…

Николас тронул губами мочку ее уха, и это легкое прикосновение едва не лишило Элизабет возможности дышать. Способность связно выражать свои мысли вернулась к ней не сразу.

— Нам следует держать наши отношения в секрете. Я не хочу, чтобы моя репутация рухнула.

— А я бы не возражал, если бы ты разрушила мою репутацию, — пробормотал он.

— И пункт об искренности, — не унималась Элизабет, хотя даже сквозь складки юбки и кринолин чувствовала твердое материальное воплощение его желания.

— Искренность… да… очень хорошо… без сомнения.

— Николас, мы не могли бы… прямо здесь… сейчас?

Он вдруг замер перед ней, выпрямился, вздохнул и сказал:

—Нет.

— Нет? Почему?

Я не могу позволить тебе поступить со мной так, словно я, ну, скажем… сладкий пирожок[7].

— Но я всегда любила сладкие пирожки, — не раздумывая, выпалила Элизабет. — С джемом или с фруктами, любила пудинг с изюмом и прочее.

Николас рассмеялся; Элизабет слабо улыбнулась, но тут же рассмеялась сама. Николас снова притянул ее к себе, опустил подбородок ей на макушку и произнес с притворно тяжелым вздохом:

— Ну и что нам делать с твоей слабостью к лакомствам?

— Потворствовать ей, — тоже со вздохом отвечала она и неохотно высвободилась из его объятий.

— Мне всегда нравилось чему-нибудь потворствовать, — усмехнулся он.

Менее всего Элизабет сейчас хотелось возвращаться к гостям и делать вид, будто между нею и Николасом не происходит ничего особенного, но этого требовали обстоятельства. Несмотря на острое желание близости, вызванное его поцелуями, Николас был прав. Опять. Не место и не время осуществлять при данных обстоятельствах их сделку в ее конкретном выражении. Она ждала этого человека десять лет, может подождать еще несколько часов. Ведь после званого обеда он непременно проводит ее домой…

— Скажите, сэр Николас, достигли мы полного консенсуса в нашем соглашении?

— Ни в коем случае, леди Лэнгли. — Он широко улыбнулся. — Ни в коем случае.

— Во многих отношениях, как я полагаю, Скрудж был ничем более, как весьма хитрым и коварным бизнесменом, — небрежно заметил Джонатон, бросив на сидевшего напротив него за столом Николаса взгляд, в котором вспыхнула озорная искорка.

— Лорд Хелмсли, как вы можете говорить подобные вещи? — возмутилась дебютантка в свете, сидевшая рядом с ним.

Девушка была очень милой — совсем юной, хорошенькой и ужасающе наивной. Николас не мог бы вспомнить ее имя даже под угрозой смертной казни.