Шаг к столу, еще один шаг, рукоять пистолета сама собой легла мне в руку. Одно движение, выстрел и хлопок вылетевшей пробки наложились друг на друга. Корнет Бектемиров рухнул на пол с простреленным лбом. Чуев вскочил, хватаясь за саблю. Ежи Тышкевич попятился, бледнея и не находя слов для ответа. В глазах его вместо прежнего радушия стояла туманная смертная тоска.

– Сергей Петрович, что это вы?! – обескураженно выдавил ротмистр.

– Сей корнет был дезертир и разбойник. Как же иначе?

– Все едино, на то суд есть, чтобы жизни лишать.

– Я нынче и есть суд, и палач, и приговор! А впрочем, ежели вам, друг мой, так нравится в судейские игры играть, то сейчас предатель и душегуб, некогда звавшийся офицером русской армии, огласит приказ, повелевающий его отряду сложить оружие. А уж вы, ежели пожелаете, вольны доставить всю банду в ставку. Вы ведь напишете такой приказ, Георгий Брониславович?

– Мстительная тварь! – рявкнул Тышкевич, находя применение бутылке шампанского, на мой взгляд, далеко не самое лучшее. Бутыль, расплескивая плоды трудов «вдовы Клико», устремилась мне в голову, однако в этот момент я уже оказался рядом с Ежи и коротко пробил ему крюк в печень. Без размаха, просто вложившись доворотом бедер. Подпоручик на мгновение застыл с удивленно распахнутыми глазами и открытым в немом крике ртом, затем, сложившись, будто перочинный нож, рухнул под стол.

– Это был неправильный ответ, – усаживаясь на лавку, сообщил я.

В этот миг дверь комнаты распахнулась, и в нее как ни в чем не бывало вошел престарелый камердинер. Не найдя взглядом хозяина, увидев макушку пытающегося выбраться Тышкевича, он по-своему оценил происходящее и сообщил чопорным, как это водится у камердинеров, тоном:

– Капитан Фавье к графу Тышкевичу.

– Это еще что такое? – процедил я, доставая бывшего однополчанина из-под стола. – К тебе тут французы в гости ездят? И с чего это ты вдруг графом стал? Ты уж определись: то ты князь Трубецкой, то граф Тышкевич!

– Будь ты проклят! – цедя слова сквозь плотно стиснутые зубы, проговорил бывший семеновец.

– Зовите капитана! – скомандовал я. – Ежи, а ты не отвлекайся! У меня сегодня на редкость дурное настроение, и я всерьез подозреваю, что это ты сдал меня из рук в руки врагам Отечества.

– Твоего Отечества, – процедил Тышкевич. – Не моего.

– Ну да, ну да, примерно так я и предполагал. Погоди, – прервал я сам себя. Я в недоумении поглядел на Чуева: – Как старик назвал француза?

– Капитан Фавье, – автоматически повторил он. – С ним полторы дюжины всадников и, как обычно, возки.

– Проклятье, только этого мне не хватало! Воистину, что за день сегодня такой!

Старцы, много и нудно говорившие о том, как трепетно и нежно следует менять историю, не создавая в ней непоправимых изломов и парадоксов, в своих рассуждениях сотни раз касались роли личности. Что-то вроде того, что всех бабочек, в силу необходимости, можно давить, все они равны перед сапогом, но некоторые значительно равнее остальных. И вот тут хоть по небу летай, но даже пыльцу с нежных крылышек не стряхни. Какова вероятность, что один из таких мотыльков залетит на огонек в эти буреломные чащобы? Да почитай, никакой! А вот надо же, залетел! Теперь, хочешь не хочешь, надо что-то с этим упрямым фактом делать. И не просто делать, это было бы полбеды, а на глазах у восхищенной публики: ротмистра Чуева и моего чертова однополчанина Тышкевича. И если для первого это всего лишь один из великого множества французских офицеров, на свою беду, попавшихся мне на глаза, то для второго… Вот об этом, пожалуй, стоит разузнать поподробней.

Камердинер, поклонившись, выходит из залы, и я вновь поворачиваюсь к Тышкевичу.

– Ты пиши, Ежи, пиши. – Я указываю на чернильный прибор, стоящий неподалеку. Судя по гербу на нем, это не Лелива Тышкевичей и уж подавно не герб Бектемировых.

– Какова гарантия, что я останусь жив? – дрожащим голосом спрашивает бывший подпоручик.

– Совершенно никакой, – честно говорю я. – Собственно, выбор невелик. Либо я тебя вздерну на воротах как изменника, дезертира и разбойника, либо расстреляю. Но так ты спасешь от расправы своих людей. И еще, если ты будешь откровенен и сейчас поможешь мне, я тебе обещаю и, полагаю, Алексей Платонович меня поддержит, никто в Ставке не узнает о твоих художествах, для всех ты пропадешь без вести в самом начале войны, и после нашей победы на твоем роду не будет лежать позорного пятна, и твое имение останется брату.

– Сестре, – автоматически поправил Тышкевич.

– Да, прости, запамятовал. Так вот, оно достанется сестре и не будет изъято в казну. Выбор за тобой.

Ежи молча кивнул, взялся за перо и обмакнул его в чернильницу.

– Сергей Петрович, нельзя же так, – приблизившись ко мне, возмущенно шепчет гусар, – все же однополчанин, русский офицер.

– Побойтесь бога, ротмистр! – нахмурился я. – Русский офицер разбойником, да еще и под чужим именем скрывающимся, быть не может. Либо одно, либо другое. Емельян Пугачев, к слову, тоже русским офицером был, однако же казнили его как вора и душегуба. Что же до чести полка, то я ей немалую услугу оказываю, принимая на себя и расправу, и тайну. Ибо каков позор: в лейб-гвардии, в самом ее сердце изменник и шпион завелся. Уж лучше пусть числится без вести пропавшим.

– И все же это неправильно, – буркнул Чуев.

– Правильно, неправильно, Бог мне судья. Тут, вишь ли, иное поле боя. Уж не обессудьте, ежели ромашки на нем в грязь втопчут. Не о них нынче речь.

Я принял из рук Тышкевича подписанный лист.

– Приказывать не смею, но, господин ротмистр, прошу вас принять капитуляцию гарнизона, счесть трофеи, а заодно и позаботиться о кортеже нашего французского гостя.

Человек, называющий себя капитаном Фавье, вошел в комнату, стряхивая с медвежьей шубы налипший снег. Под мышкой он держал увесистый резной ларец. Завидев понуро сидящего у стола Ежи Тышкевича, он с порога, даже не поздоровавшись, спросил:

– Жорж, у тебя в крепости полно русских гусар. Я уж было решил, что мы попали в засаду. Что ты опять удумал?

Я вышел из-за стола и направился к гостю.

– Не приписывайте ему чужих заслуг, Анри, – вглядываясь в лицо «капитана», бросил я. – Ничего этакого он не придумал, просто хотел перейти на службу императору Александру, как некогда перешел к Наполеону, и неудачно пытался выдать себя за партизана. Так что вы, как всегда, наблюдательны – это засада.

Лицо француза побледнело. Это было едва ли не самое невоенное лицо из всех, которые мне доводилось видеть за последние месяцы. И все же мой собеседник действительно имел офицерский чин французской армии и, хотя в последнюю кампанию не гарцевал, как в былые годы, в драгунском строю, все же занимал в Великой армии далеко не последнюю должность.

– Мы знакомы? – подозрительно глядя на меня, спросил он.