Проблема спортивной секции для меня оставалась открытой.

Популярное плавание было исключено сразу. В единственный доступный бассейн ни мама, ни папа водить меня не могли, потому что папу не так давно чуть не замели в кутузку за сексуальные приставания к мужчинам. А дело было так.

* * *

Надо ли вам говорить, что достать в Ленинграде красивый купальник или плавки было практически невозможно. Женщины выкручивались кто во что горазд, но в основной массе носили хлопчатобумажные трусы армейского образца и бесформенные лифчики, которые дедушка со свойственным ему солдатским юмором называл «сиськодержцы». Мне это напоминало рассказы о доблестном рыцаре Айвенго, и я был не так уж далек от истины, сравнивая купальники фабрики «Большевичка» с рыцарскими доспехами.

Многие дамы вообще не заморачивались и носили на пляжах семейное белье самых неожиданных расцветок, от желтого до фиолетового. Но только не моя мама. Она всегда исхитрялась одеваться элегантно – по мере возможности. Находилась портниха, покупалась ткань, что-то там кроилось, вышивалось, и то, что в конце концов получалось, выглядело очень даже стильно.

С одеждой еще туда-сюда, но исхитриться надо было и с купальником. И вот однажды по большому блату маме удалось купить… югославские мужские плавки. Если честно, то куплены они были для папы, но оказались безнадежно велики, поскольку соответствовали скорее маминому «широкому кругозору». Очень даже ничего такие шортики, плотно обтягивающие «галифе» – неотъемлемую особенность многих еврейских женщин. Осталось решить вопрос с верхом. Тут подсуетилась портниха, благо плавки были универсального черного цвета. Из какого-то трофейного старого красного трикотажного платья вырезали два больших треугольника, вшили чашки от лифчика, посадили на тесемку сверху и снизу – и получился отменный купальник. Мама еще умудрилась вышить бисером какой-то цветочек, и ее наряд для плавания мог соперничать с любым фирменным образцом.

После этого надо же было немедленно вывести купальник в люди, как сыронизировал дедушка. Не дожидаться же лета! И мама с папой купили абонементы в бассейн.

Как вы помните, папа плавал отменно. Мама – тоже очень неплохо, но без всяких там ныряний, кувырканий и прыжков с бортика. Более того, она терпеть не могла плавать с папой на одной дорожке, потому что он фыркал и брызгался, из-за чего портилась прическа, специально сделанная для выхода в свет. Вот такая уж была мама! Даже в бассейн она шла с укладкой и подкрашенными ресничками.

Словом, папины выходки ее, по-видимому, раздражали, и, пока он мощным кролем рассекал хлорированные до синевы воды бассейна, она тихонечко сменила дорожку.

Папа лихо развернулся кувырком у бортика и, проплыв под водой несколько метров, увидел прямо над собой белые, как макароны, ноги и аппетитную попу, плотно обтянутую знакомыми черными плавками. Недолго думая, папа эту попу по-хозяйски ущипнул. Я думаю, такого рыка бассейн еще не слышал. Обладателем точно таких же, как у мамы, плавок оказался дородный мужик, которому не помешал бы и сиськодержец в качестве дополнения к купальному костюму. От ужаса папа хлебнул воды, зашелся кашлем, отплевываясь и пузырясь в извинениях. Мужик вращал налитыми кровью глазами, пытался добраться до папы короткими толстыми ручками и, по словам чуть не утонувшей от хохота мамы, напоминал рассерженного краба в трусах. При помощи администратора и пары бутылок водки инцидент замяли, но, как вы понимаете, после такого и папа, и мама в бассейн записывать меня отказались.

* * *

Обсуждали футбол, хоккей, фигурное катание. Даже греблю на байдарках и каноэ. На слове «гребля» великолепная дедушкина дикция дала сбой в первых двух буквах, и он предложил подождать хотя бы лет пятнадцать. За что и был выгнан в булочную, а под шумок таки успел прихватить меня. И этот поход оказался для меня в определенном смысле судьбоносным.

Отличительной чертой булочной на Воинова был не только свежий хлеб, но и Петрович – отставной прапорщик, потом физрук, который потихоньку спился до грузчика, но замашки сохранил. Он умело распоряжался толпящимися женщинами, с вожделением заглядывавшими в лотки со свежим хлебом. Пропитым, но хорошо поставленным голосом он командовал:

– В одну шеренгу становись!

И женщины послушно пихались локтями, расставляя друг дружку не по росту, так по возрасту. Какая-нибудь особо ретивая старушка, подобострастно заглядывая старшему по званию в глаза, непременно добавляла: «Ать-два!» Очередь и прапор-физрук были довольны, и обслуживание проходило в теплой дружественной обстановке, без всяких там «вас тут не стояло».

У лотка с глазированными булочками за пять копеек мы столкнулись с очередной нашей родственницей, дочкой маминой двоюродной сестры, которую звали Женькой. Историю рождения Женьки, а точнее, платы за ее появление на свет я знал очень хорошо.

* * *

Мамину двоюродную сестру звали Мара. Отличительной чертой Мары был ротик: когда она сердилась или удивлялась, то собирала губки бантиком, что, по-видимому, ей самой казалось очень привлекательным и кокетливым, а вот моему дедушке напоминало куриную гузку. С его легкой руки так все ее за глаза и называли – Марочка Куриная Жопка.

Жопка жопкой, но замуж Марочка вышла без проблем за хорошего веселого Геру, который сразу пришелся к воиновскому двору, и в назначенное время Мара и Гера объявили, что скоро у них будет мальчик. Почему Гера даже не учитывал возможность появления на свет девочки, так и остается загадкой.

Уже перед самыми родами Гера и Мара пошли в кино на фильм «Привидения в замке Шпессарт». И вот незадача! На их местах уже кто-то сидел. Наверное, по ошибке продали двойные билеты. Но хуже всего то, что свободных мест в зале больше не было.

Слово за слово, счастливые обладатели мест и Гера сошлись грудью, народ повскакивал с мест, кто-то уже вызвал милицию – и тут Мара сложила рот в дежурную гузку, только на этот раз от боли, и скорчилась в первой родовой схватке.

Гера рванул ловить такси. Поехали в ближнюю Снегиревку. На стук в приемный выползла заспанная санитарка, с сомнением выслушала бившегося в корчах Геру о том, что он рожает, и скучно объявила, что горячей воды нет. Легче было сказать запойному мужику на следующий день после возлияний, что пива нет. У Геры от ужаса чуть у самого не начались схватки. Элитный институт акушерства и гинекологии имени Отта закрыт на проветривание, а Мара уже орет во всю гузку. Тут прежде безучастный таксист, сплюнув хабарик, загнал Геру обратно в машину и со словами «Не бзди, прорвемся!» рванул такси с места. Наконец их приняли в больнице Эрисмана на Петроградской.

Мару забрали, Геру послали подальше, и тот же сердобольный таксист отвез его бесплатно на Воинова, где передал в руки изволновавшимся бабушке и дедушке. Отказавшись есть и пить, Гера врос в стул у телефона, поминутно снимая трубку и проверяя гудок.

Ночь прошла без сна.

Утром с гимном Советского Союза на всю квартиру прогремел телефонный звонок. У Геры даже не было сил говорить – он просто поднял трубку.