ведома и присутствия, и все неудобство мигом отпадает. Мне таких «сюрпризов» больше и даром не надо.

Я забираю ключи и, чтобы как-то смягчить этот момент, произношу:

— Наши двери всегда для тебя открыты, Зай. Ты же знаешь. Звони в любой момент.

— Спасибо, Мил. Ну я пошла?

— Иди.

Она старательно скрывает свои эмоции, но я чувствую ее обиду.

А еще облегчение, когда она, наконец, уходит.

***

Сквозь опущенные шторы наблюдаю за тем, как племянница, понуро опустив голову, пересекает двор и выходит за ворота.

В груди как-то неспокойно, давит. Я пытаюсь убедить себя в том, что ничего страшного не произошло, просто молоденькая девочка не устояла перед красивым платьем… Но я ведь совсем недавно была в ее возрасте, и мне даже в голову бы не пришло без спроса влезть в чужой шкаф и напялить на себя чужую вещь без разрешения хозяина.

Что это? Дикая наглость? Или простота, та самая, которая хуже воровства? Или может это я так себя вела, что ей показалось, будто все можно?

Не знаю. И мне, если честно, не очень приятно об этом думать.

Я поднимаюсь наверх и нахожу среди вещей розовое платье. Внезапно оно растеряло все свое волшебство и выглядит простой, уже изрядно поношенной тряпкой. В межреберье колет разочарованием.

— Зайка, блин…

Закидываю его в стиральную машинку, запускаю самый долгий цикл, а надежде что это смоет ощущение испорченности, а сама возвращаюсь в гардеробную и навожу там порядок. У меня паранойя, мне кажется, что все не на своих местах.

Этими разборками я занимаюсь вплоть до приезда мужа домой. Пока он заводит машину в гараж, я поспешно вешаю последние вещи на плечики и спускаюсь вниз одновременно с тем, как открывается входная дверь.

— Привет! — тянусь за поцелуем и, закопавшись в любимые объятия, блаженно выдыхаю, — я скучала.

— Я тоже.

Вадим раздевается, моет руки и проходит на кухню:

— О, тортик! По какому поводу?

— Зайка принесла.

Он давится, я тут же начинаю стучать ладонью по его спине:

— Ты чего?

— Слюной подавился, — сипло выдает он, так до конца и не прокашлявшись, — очень уж вкусно выглядит. Так бы весь целиком и проглотил.

— Сначала нормально ужинать, потом сладкое, — грожу ему пальцем. Потом ныряю в холодильник, достаю сковороду и ставлю ее на плиту.

Вадим тем временем усаживается за стол и проявляет неожиданное любопытство:

— Зачем она приходила?

— Просто так. Соскучилась.

— О чем разговаривали?

— Да ни о чем. Чайку попили, по кусочку тортика съели, поболтали и все. Я предложила ей остаться на ужин, но она сбежала.

Я не знаю, стоит ли рассказывать о сегодняшнем происшествии. Мы с Зайкой вроде все выяснили, и я не уверена, что надо втягивать Вадима в эти девчачьи разборки. В конце концов она мое платье испоганила, а не его. Поэтому решаю смолчать. Тем более у нас есть более важные темы для разговора, например — моя беременность.

Я рассказываю о том, как сходила к врачу, как она меня ругала за излишнюю активность и обещала упечь на стационар, если не прекращу носиться, как бешенная коза.

Муж слушает. Молчит, а я говорю-говорю-говорю и в какой-то момент понимаю, что он не здесь и не со мной. Снова подмечаю тревожные детали, которые в последнее время появляются все чаще и чаще. Он будто уходит в себя, взгляд становится стеклянным. Губы превращаются в плотную линию, на скулах играют желваки, и кулаки сжимаются так, что белеют костяшки. В другой ситуации я бы подумала, что он злится. Но сейчас-то не из-за чего. Не понимаю.

Замолкнув на середине фразы, обессиленно приваливаюсь задом к кухонному гарнитуру и смотрю на мужа, а он, кажется, даже не замечает, что вокруг осталась только тишина. Проходит, наверное, минута, прежде чем он выныривает из своих мыслей и медленно поднимает на меня тяжелый взгляд. В нем ад.

Я больше так не могу:

— Вадим, что происходит?

— Все хорошо, — муж улыбается, но выходит криво. Эта пародия на улыбку не успокаивает, а наоборот пугает до дрожи под коленками.

— Зачем ты врешь?

Он шумно выдыхает, морщится и пятерней взлохмачивает волосы на затылке:

— Прости. Я не хочу тащить рабочие моменты домой.

— У тебя проблемы? Если да, то просто расскажи. Потому что я уже начинаю додумывать, и ничего хорошего из этого не выйдет.

— Да. Проблемы, — муж наконец признается, — у меня дело новое. Оно меня…мучает. Там все не так, неправильно.

— Передай кому-нибудь другому. Откажись.

Он горько усмехается:

— Уже не могу. Влип по самые уши, а как выгребать не знаю. Я не хочу вдаваться в юридические подробности, но кажется, это первое дело, в котором у меня есть все шансы проиграть…

— Уверена, ты справишься.

Он протягивает ладонь:

— Иди ко мне.

Усаживает к себе на колени, обнимает, зарывается лицом в волосы и просто сидит, а я слушаю, как дико и надрывно бьется его сердце.

— Все будет хорошо, — прижимаюсь своим лбом к его, смотрю в темные, наполненные тревогой и горечью глаза, — все наладится.

Вадим тяжело сглатывает, но ничего не говорит. Я чувствую, что ему тяжело, но не знаю, как помочь. Все, что я могу — это просто быть рядом и надеяться, что этого достаточно.

***

На следующий день мне снова приходится нарушить рекомендации врача. Она велела мне больше отдыхать, гулять и не волноваться по мелочам, а я прусь в салон, потому что там возникли какие-то сложности. Уже перед самыми дверями обещаю себе, что пробуду здесь ровно столько, сколько потребуется для решения проблем и ни секундой больше. Никаких дополнительных дел и зацепок!

Стоит только переступить через порог, как ко мне бежит Аллочка:

— Мила Дмитриевна, как хорошо, что вы пришли! — На ней нет лица. Глаза огромные, губы дрожат.

— Что случилось?

— Дианка увольняться собралась!

— Как увольнять? Почему?!

Такие мастера на дороге не валяются, я не могу ее упустить. Это будет потеря потерь!

Алла мнется, оглядывается через плечо, будто боится, что нас подслушают, а потом шепчет:

— Потому что вы ее обманули.

— Чего-о-о? — у меня от изумления аж глаза на лоб лезут, — я? Обманула?

— Говорит, что не заплатили за работу.

— Так…Так! Блин! Стоп! — вскидываю кверху ладони, — погоди. Давай по порядку. За что я ей не заплатила. Когда?

Я ничего не понимаю и меня начинает потряхивать. Прости добрая тетенька врач. Ты запретила нервничать по мелочам, но то, что происходит сейчас, совсем не мелочь.

— Секунду! — Алла вытаскивает тетрадь, в которой фиксируется вся работа каждого мастера. Открывает страницу, на которой один из пунктов обведен красным