Помните первое правило бойцовского клуба? Никому не говорить о бойцовском клубе. Но вот парадокс: как-то он разросся до размеров международной подпольной организации, а значит, на самом деле правило должно звучать скорее так: «Никому не говори о бойцовском клубе. То есть говори, но заговорщическим шёпотом». Под этим правилом охотно подписался бы Сальвадор Дали: о его программе лояльности ходили легенды. К примеру, рассказывали о невообразимых оргиях, за которыми маэстро наблюдал, не участвуя лично (хотя их, по всей видимости, не было). Но слухов хватало для того, чтобы вызвать у публики отчаянное любопытство и жажду попасть на тот уровень, который откроет доступ и к этому таинству.

Семь нот: как не изобретать новое, а приспосабливать под себя старое

В главе о сторителлинге мы рассматривали схемы, по которым пишутся истории, способные привлечь и удержать внимание, и большая часть примеров строилась не на новых сюжетах, придуманных художником, а на существовавших задолго до него: как я писала, зачастую важен не столько сюжет, сколько форма его подачи. Дали пользовался этим правилом для привлечения внимания к собственной персоне: он брал популярные сценарные клише и переписывал их на свой лад. Рассмотрим два наиболее общих, исправно работающих из века в век в любой сфере, от шоу-бизнеса до литературы: миф о романтической любви и историю сексуальных отношений.

На мифе о романтической любви построена не одна популярная история, причём в идеале речь идёт о двух половинках, двух кусочках одного пазла, которым не суждено быть вместе или которые соединили свои судьбы вопреки обстоятельствам. Герой древнегреческой мифологии Пигмалион любил статую из слоновой кости, и богиня любви Афродита оживила её, дабы та могла ответить скульптору взаимностью и стать его женой. Итальянский поэт Данте так любил рано скончавшуюся Беатриче, что прошёл девять кругов ада, чтобы встретить её душу в раю[99]. Завязка фильма Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен» – об очередной тщетной попытке барона жениться на возлюбленной Марте при живой нелюбимой жене, которая отказывается давать ему развод.

Дали взял романтический миф в оборот и перезапустил его в богемном ключе. Безраздельная любовь к жене была частью его «мундира»: её лицо, спина и грудь постоянно появлялись на его картинах, в книгах он бесконечно изливал признания в любви к благоверной и сочетал их со своим фирменным эгоцентризмом: «Самое главное – это Гала и Дали. Потом идёт один Дали. А на третьем месте – все остальные, разумеется, снова включая и нас двоих»[100]. Их отношения идеально вписывались в миф: на момент знакомства с ним она была женой его друга Поля Элюара, от которого имела дочь. К тому же она была старше Дали на десять лет, и его семья категорически осуждала этот союз, но ничто не могло остановить влюблённых. Однако очередная история в формате «жили они долго и счастливо» вряд ли смогла бы покорить сердца публики и приковать к себе внимание на несколько десятилетий.

Стефани Майер нашла золотую жилу и заменила пресловутое «я буду любить тебя до самой смерти» на вампирское «я буду любить тебя вечно», чем завоевала сердца миллионов фанаток её серии романов «Сумерки». Божественный Дали предпочёл нафаршировать романтический сюжет пикантными патологиями: все знали, что у любящих супругов отдельные спальни, ходили слухи о любовниках Гала и о том, что она принимала участие в тех самых оргиях для избранных, в то время как Дали лишь наблюдал происходящее на них. Кроме того, его любовь к ней была пугающе хищной: на портрете он изобразил жену с рёбрышками ягнёнка на плече{100}, а в книге писал: «Никогда ещё мне так сильно не хотелось её съесть»[101], – и вообще уверял, что желание съесть объект любви есть высшее проявление чувства. Кроме того, когда в поздние годы Гала закрыла благоверному вход в его собственный дом без письменного приглашения, он якобы испытывал мазохистское счастье по этому поводу. В общем, романтический миф был дерзко освежён, если не сказать освежёван, и верно служил своей цели – держал чету Дали в фокусе общественного внимания.

Что касается сексуальности, то в Голливуде середины прошлого века, так же, как и сегодня, зрительское внимание не в последнюю очередь удерживали секс-символы, а подробности интимной жизни звёзд интересовали публику едва ли не больше, чем их роли в кино. Именно то, что на экранах было много секс-символов, от Мэрилин Монро до Марлона Брандо, делало эту тему привлекательной для Дали, но вынуждало её переосмыслить: вместо того чтобы стать очередным секс-символом, он предпочёл вывернуть формулу sex sells наизнанку. Дали говорил в интервью о собственной импотенции, связывал в своей живописи секс с гниением, окружал себя свитой из трансвеститов, рассказывал, как в детстве мечтал стать девочкой. В то же время он был будто бы одержим сексом: режиссировал упомянутые фотосессии для журнала Playboy и охотно снимался с обнажёнными моделями, писал, что «пребывает в состоянии непрерывной интеллектуальной эрекции»[102] и сравнивал искусство с сексом: «Живопись – это любимый образ, который входит в тебя через глаза и вытекает с кончика кисти, – и то же самое любовь!»[103] Его нарочитая девиантность будоражила умы и привлекала внимание: ведь в то время границы нормы были значительно у́же, чем сейчас, хотя и сегодня гости моих лекций регулярно задают вопросы о потенции Дали.

Так он поступал со всем: вечные темы и последний писк моды, всё, что занимало умы современников, Дали брал в оборот, радикально переосмысливал и заставлял работать на себя.

Одна из основных претензий профессионального сообщества к Дали заключается в том, что он не создал ничего нового, а лишь присваивал созданное другими, но для самопродвижения этого было вполне достаточно. Широкие массы считают его изобретателем сюрреализма, хотя он никогда не отрицал, что отцом этого движения был поэт Андре Бретон. Однако, по мнению Дали, только он сам был подлинным сюрреалистом[104]. Не в силах затмить славу своего старшего коллеги Пабло Пикассо (их популярность начиная с 1930-х была сопоставима), Дали регулярно ставил своё имя рядом с именем Пикассо, упоминал его по любому поводу, чем обеспечивал себе внимание аудитории, интерес которой к Пикассо был больше, чем к нему. Кроме того, Дали мастерски смешивал контексты, чтобы повысить виральность своих посланий. Взяв, к примеру, три популярные темы – Пикассо, любовь к жене и сексуальность, – он писал: «У Пикассо… есть родинка на мочке левого уха. Эта родинка… находится на том же месте, что и у моей жены Галы… Часто, думая о Пикассо, я ласкаю этот малюсенький бугорочек в уголке левой мочки Галы»[105].