В Индию с тех девичьих времен всегда очень тянуло. Тогда опыта не было, страха, понимания, а сплошное щенячье любопытство, беспечность и восторженность. Восторженность осталась, не скрою, но появилась восприимчивость к необычному, умение радоваться мелочам, которых всегда в избытке, и желание попасть в другое время и пространство. А на самом деле – именно в моем случае – вернуться в молодость. Моя Индия именно для этого.

Вернулась.

Зажмурилась и вдохнула полной грудью. Пора выдохнуть и открыть глаза…

Открыла. И попала в индийскую зиму. Плюс 20–25 днем, плюс 6-10 ночью, собачий холод по местным понятиям. Но вполне разнообразно. Иногда туман, иногда ветер. В эти недолгие зимние месяцы краски выцветают, чтобы набрать силу к весне. Солнце светит нерезко, через облачную пелену. На многих деревьях – смешно сказать! – в такую погоду нет листьев, а те, которые летом обычно цветут огромными красными или оранжевыми цветами, стоят простенькие, зеленые, совершенно невзрачные, с незатейливыми листочками. Да и на улицах не видно ярких сари – женщины, да и мужчины тоже, ходят, завернувшись в теплые шерстяные шали серого или бежевого цвета. Или в клетчатые пледы, стянув их с дивана и обмотавшись с ног до головы, так тихонько и семенят, подметая бахромой улицу. В общем, настоящая зима при 25-градусной жаре.

Напротив нашей гостиницы идет стройка. Фундамент уже заложен, растет первый этаж. Все как на обычной стройке, но без техники, вручную. И все рабочие – женщины. Мужчины заняты странным делом, они подают женщинам кирпичи, а те в свою очередь, переносят их по 12–14 штук на голове наверх, на этажи. У многих за спиной грудной ребенок. Висит, привязанный, как маленький глазастый рюкзачок.

Кто и откуда эти женщины, можно не спрашивать, и так ясно – из Раджастана. В Индии по костюму вообще очень просто отличить одну народность от другой. Если не по костюму, то по манере как-то особенно завязывать сари, или прикрывать голову, или украшать себя бусами и браслетами. Эти женщины работали не в сари, а в широких ярких цыганских юбках по щиколотку, в разноцветных кофтах с длинным рукавом, а голова каждой из них была покрыта большим однотонным полотном, которое не сползало и держалось непонятно на чем. Плюс массивные серебряные браслеты на ногах, которые мелодично звенели в такт шагам. Индианки всегда носят украшения, и кто их знает, может, и ночью не снимают. У них даже есть поговорка: «Что не украшено – того не существует». Вот они всеми силами и доказывают свое существование. А с другой стороны, в этом все их богатство: в банк украшения не положишь – за хранение надо платить, дома не оставишь, порой и дома-то нет, так и живут всю жизнь в палатках и в браслетах.

Очень любопытно было наблюдать за их работой. Спали они рядом со стройкой, в палатках, откуда постоянно слышался детский плач и писк. Днем детей выкладывали, как на витрине, у входа, они и забавлялись с веточками и камешками, развлекая сами себя. Грудных матери таскали за спиной вместе с кирпичами. А дети постарше помогали, чем могли, короче, тоже работали – возились с младшими, носили воду, таскали хворост, складывали в корзины гравий. Причем «старшие» – это не восьмилетки, которые считаются почти взрослыми. Нет, этим «старшим» было по 3–4 года. Именно в этом возрасте маленький человечек получает самостоятельность и приучается помогать семье. И всё привычно, ни у кого никакой озабоченности, можно сказать, все счастливы! Ведь устроиться на работу в город – уже счастье! И получать по 10–15 рупий в день это тоже счастье! В деревне-то работа намного тяжелее, не сравнить с этими кирпичами.

Интересно, конечно, необычно. Сколько бы я смогла так проработать? Так прожить в палатке у самой дороги вповалку с пятью-шестью соседками? Бросить родных и уехать за сотни километров? Есть рис, ловко подцепляя его немытой рукой и запивая холодным несладким чаем? А потом жевать, не переставая, бетель, чтобы заглушить чувство все нарастающего голода. Не обращать внимание на крики детей – чего на них обращать внимание, ты их родила, готово, они уже не часть тебя… Не знаю, наверное, долго не выдержала бы.

Насмотрелась вдоволь на их житье и отправилась с глаз долой на юг, в Кералу. Но все равно вспоминала потом их часто.

Отправились на океан, не на Гоа, а намного ниже, почти к самой южной оконечности материка. Но почти туда, до этого мыса надо было еще добраться. Жили в хижинах на океане. В цивилизованных, с ванной-туалетом и с кроватью под балдахином, но с крышей из местной дранки. Я все посматривала наверх, не пролезет ли какой змей или насекомый, не упадет ли сверху. Но решила абстрагироваться и переключилась на красоту, которая быстро победила страх – начала с того, что стала встречать рассветы, что поначалу было совершенно нехарактерно для меня. Но упрямо ставила будильник на 6 утра и выходила на берег. Там уже вовсю копошились рыбаки, уже давно шла жизнь, которая, видимо, не замирала даже ночью. Ходила, слушала океан и ждала солнце. Какое это необъяснимое счастье! Вроде все обычно и буднично, просто встает это оранжевое чудо, просто начинается новый день. А почему такой трепет и восхищение? Почему ощущение, что присутствуешь при чем-то волшебном и видишь это впервые, а увидев, становишься счастливым, как ребенок? Просто я, наверное, восторженная дурочка.

Ведь просто встает солнце.

Просто начинается твой новый день.

Там на берегу рыбаки. Невысокие, кряжистые, мелковатые, по телосложению очень похожие друг на друга – худющие, с ногами-спичками и выступающими ребрами, прямо жалко их стало. Крупного – ни одного. Океан и берег – это их место работы, да, собственно, и место жизни. Из одежды – набедренная повязка или тряпка до колен, которая им все время мешает двигаться. Каждое утро смотрю на этих рыбаков и удивляюсь. Они счастливы и расслаблены, они часть природы, им ничего не надо сверх необходимого – клочки одежды на самых интимных местах, грех прикрыть, как говорила бабушка, миска риса на обед, глоток воды – я ж за ними наблюдаю. Не думаю, что у них в лачуге телевизор и холодильник – тут этим не балуются. А они довольные, тянут свой вечный невод – половина рыбаков седые и увечные, а самый старый, опытный и немощный, скрученный мощным артритом и с подбитой сухой ногой, сидит последним и искореженными руками сматывает веревку, чтоб не мешалась. Иногда дает ценные указания, иногда хрипло затягивает песню.

Они добытчики, в этом их суть и гордость. Я выхожу на берег в 6 утра, они уже сидят там молча гуртом в ожидании лодки, с которой им скинут веревку от невода еще до восхода, в начале седьмого. И начинается многочасовой танец рыбаков. Они упираются ногами в песок и, мелко переступая, тянут, тянут, тянут. И поют. Глухо и многоголосно, очень необычно, то ли призывая рыбу, то ли отгоняя демонов, то ли подбадривая самих себя, поди разбери. Часов через пять вытягивают улов, который не всегда бывает хорош. Это сегодня вытащили трех пятикилограммовых тунцов, а обычно так, мелкота какая-то. Сегодня был прямо праздник! Старик крикнул, сразу набежали тетки с тазами, как из-под земли, не было их и вдруг на тебе, материализовались! Стали расхватывать рыбу, назначая цену, видимо, что-то типа местечкового рынка-аукциона, а потом, расхватав, начали пихать в рот каждому рыбаку не то бетель, не то наркоту, не то клюкву в сахаре, но рот у них был в чем-то липком и белом.