В Петрограде уже полным ходом создавалась новая власть. На первом же заседании Петроградского совета под влиянием депутатов большевиков и эсеров был принят текст Приказа № 1 по Петроградскому гарнизону, предусматривавший начало его «демократизации», неразоружение иневывод войск из города1. Последствия стали ясны не сразу. 1 (14) марта английский и французский послы заявили Родзянко, что их правительства «вступают в деловые сношения с Временным исполнительным комитетом Государственной думы, выразителем воли народа и единственным законным временным правительством в России»2. 2 (15) марта в Думу явились служащие Главного штаба заявить о подчинении Временному правительству. Навстречу их колонне под конвоем вели городовых, полиции в столице уже не было. Улицы, ведущие к Таврическому дворцу, были уже переполнены людьми и войсками3.

В казармы по требованию Военной комиссии Государственной думы начали возвращаться офицеры. Их положение было весьма сложным: они сразу же оказались под внимательным пристальным наблюдением не доверявшим им солдат4. Попытки восстановления дисциплины были сразу же восприняты последнимими как угроза революции: представители восставших полков начали обращаться с жалобами в Петросовет5. В результате 2 (15) марта этот орган послал «свой братский привет революционным офицерам, смело выступившим на защиту народа. Полный веры в их решимость довести дело освобождения России до конца, Совет р. и с. д. протягивает им свою руку, призывая к организации совместно с народом»6. По иронии судьбы это обращение было опубликовано в «Известиях» вместе с текстом Приказа № 1, фактически призывающего не только к неподчинению

офицерам,

но и к их

разоружению7

Пункт 5-й Приказа гласил: «Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее – должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованию»8.

Восстание к этому времени охватило и Кронштадт, власть Временного комитета Государственной думы признал Балтийский флот. Его командующий адмирал А. И. Непенин также сделал это, стремясь сохранить флот как боевую силу9. Эта задача усложнялась предшествующим поведением. Став командующим, он сразу же поставил задачу подтянуть фронт, строевую подготовку своих подчиненных, требовал отдания чести матросами своему проезжающему автомобилю. За нарушения следовали жесткие наказания. Все это увеличивало количество врагов адмирала среди матросов, множество офицеров считало, что внешние признаки дисциплины – далеко не самое главное, чем стоило бы заняться для усиления порядка во флоте10.

С политическими симпатиями все было гораздо проще. Адмирал и ранее не был сторонником правительственного курса и симпатизировал думской либеральной оппозиции. Он признал новую власть 28 февраля (13 марта), то есть когда ее еще по сути и не было11. Большое значение для него имел тот факт, что эту власть поддерживает великий князь Николай Николаевич (младший) (так, во всяком случае, заверял его Родзянко)12. Командующий сделал это для контроля над командами, опасаясь эксцессов революции. Поначалу все шло неплохо. Представители корабельных команд, вызванные адмиралом, выступили со смехотворными требованиями, вроде разрешения носить калоши и курить на улице. Непенин, естественно, не возражал13.

Успокоение было недолгим. Уже на следующий день, 1 (14) марта, беспорядки начались в Кронштадте, Ревеле и других портах14. В Кронштадте одним из первых был убит адмирал Р. Н. фон Вирен – боевой офицер и герой Порт-Артура, который при этом славился самодурством и пристрастием к жесткой дисциплине. После того как был уничтожен символ власти, внушавший страх, в городе и на кораблях начались массовые убийства и грабежи15. В Гельсингфорсе, в отличие от Кронштадта, перешедшего во власть толпы, убийства были хорошо организованы: начало им положила группа, переходившая по льду от одного корабля на другой и методично убивавшая самых видных офицеров16. Адмирал Непенин вызвал на свой флагман по два представителя от матросов с каждого корабля и попытался обратиться к ним с речью, убеждая их, что «…уже сегодня Россией правит черт». К этому времени на судах флота уже шли массовые и зверские убийства: было убито около 100 офицеров. Это были специалисты, как правило, опытные, исполнительные и требовательные, заменить их было некому17.

В результате уже 2 (15) марта командование вынуждено было известить Ставку и Думу: «Балтийский флот как боевая единица более не существует»18. По-другому и быть не могло – само понятие верности Присяге для революционеров было в лучшем случае свидетельством скудоумия. Вот как отозвался о причине убийства контр-адмирала А. Г Бутакова (расстрелянного в Кронштадте у памятника адмиралу С. О. Макарову19) один из них: «Этот весьма недалекий адмирал просто-напросто отказался отречься от старого режима…»20 Между тем на Балтийском флоте были убит не один «недалекий адмирал».

На площади Свеаборга был собран митинг – присутствовавший на нем «тупой честолюбец»21 вице-адмирал А. С. Максимов обещал служить революции «верой и правдой» – его немедленно избрали командующим флотом вместо Непенина. Толпа потребовала прибытия «царского адмирала» на встречу с Максимовым для передачи командования.22 Выбора у Непенина не было, и он направился на митинг. В результате командующий флотом и один из лучших моряков России был убит 2 (15) марта выстрелом из толпы в Свеаборге. Кто стрелял – матрос с линкора «Гангут» или подосланный немцами убийца – так и осталось неясным23. Во всяком случае, после смертельного ранения Непенин получил еще несколько ран: на теле позже было обнаружено 2 пулевых и 3 штыковых ранения24. Труп адмирала был отправлен в городской морг, где вскоре подвергся глумлению. В конце концов его установили на ноги и сунули в рот трубку25.

Флот лишился лучших своих адмиралов и офицеров, далеко не все погибшие были непопулярны, но прежде всего масса расправлялась с командирами, которые были на виду. Многие из них до начала революции пользовались уважением и авторитетом среди матросов26. Популярность или репутация человека с характером лишь делала их особо опасными для сторонников революции.

Тем временем Иванов, так и не получив подкрепления, простоял с Георгиевским батальоном в Вырице три дня. Позже он объяснил свое трехдневное бездействие информацией от начальника Генерального штаба генерала Зенкевича, переданной лично с Доманевским. Занкевич извещал, что порядок восстанавливается, а вооруженная борьба только ухудшит ситуацию, власть может перейти к крайне левым. Во-вторых, Иванов получил от Алексеева телеграмму, в которой говорилось о наступившем в Петрограде «сравнительном успокоении и возможности умиротворения путем соглашения Государя с народными представителями. С одним из этих народных представителей, А. И. Гучковым, генерал Иванов обменивался телеграммами и стремился лично повидаться, но ему это не удалось»27. В-третьих, в 00:20 2 (15) марта из Пскова Иванову была отправлена телеграмма. Император приказывал ему не предпринимать особых мер до его приезда в Царское Село: он еще надеялся, что этот приезд состоится28. 4 (17) марта Иванов вернулся в Могилев. 14 марта английский представитель в Ставке отметил в своем дневнике: «Тем не менее приказы к армиям отправляются как обычно, и, как сообщается, большинство фабрик продолжают работу. Отсюда, на расстоянии, это похоже на мирную революцию, но все выглядит плохо»29.