После разговора с хозяином Вильмонт сделался очень озабоченным, и приказал уже расположившимся на ночлег подчинённым немедленно собираться в дорогу.

Все с большой неохотой покидали тёплое гостеприимное жилище, но понимали, что в дом пришла беда и теперь хозяевам не до чужих людей.

Стоило экспедиционерам снова оказаться в степи, как погода резко испортилась, но водитель обнадёжил – впереди, не так уж далеко есть ещё жильё, где можно будет заночевать. Буран, или шуган по-местному, поднимал облака песка, смешанного со снегом. В этом хаосе они чуть не проскочили мимо обещанной деревни.

Но вот посреди белого пространства действительно показались тёмные очертаниями жилых построек. Это был калмыцкий зимовник, состоящий из нескольких домов, тройки мазанок, каких-то сараев, конюшни. Однако долгожданное селение оказалось свежим кладбищем. Тиф выкосил всех его жителей. Трупы погибших людей валялись между домами – там, где человека застала смерть. Генерал запретил водителю останавливать машину. Хотя для продрогших до костей пассажиров каждая из проносящихся мимо построек под камышовой крышей, представлялась спасительным ковчегом, где можно было разжечь огонь и укрыться от ветра и холода за надёжными стенами. Не было для них сейчас большего наслаждения, чем слушать завывание ветра изнутри, пусть самого убого приюта. Хоть бы полчасика посидеть в тепле и сухости, прежде чем снова оказаться на семи ветрах!

Но генерал был неумолим. На полной скорости они проскочили селение и вновь оказались в степи. Путешественники не имели даже подходящего обмундирования, ибо большая часть полученных в Москве тёплых вещей пропала под Симбирском во время беспорядочного драпанья. Ах как бы им сейчас пригодились толстые лётные комбинезоны и унты из оленьих шкур! Там под Симбирском осталась не только одежда, чтобы укрыть страдающую от холода плоть, но и ящики с научными приборами, картами и книгами! Впрочем, каждый сожалел о своём.

– Эх, сейчас бы поспать пару часиков в шубе-венгерке, отороченной каракулем! – мечтательно произнёс комиссар, вспоминая о подаренной ему симбирскими коллегами-чекистами роскошной вещи.

Ситуация складывалась настолько скверно, что генерал даже временно отменил введённый им же сухой закон. Всем за исключением водителя, было позволено выпить немного спирта. А чтобы сидящий за рулём бедняга не превратился на ледяном ветру в сосульку, сумевший немного вздремнуть немец Вендельмут заменил его. После чего закоченевшему шофёру тоже позволили припасть к драгоценной фляге с согревающим.

Эта ночь, начавшаяся скверно, неожиданно закончилась совсем неплохо. Сперва в поднявшемся буране машина сбилась в пути, и казалось, всему конец, но неожиданно в свете фар возник длинный сарай без окон, с местами разобранной крышей. Это оказалась заброшенная овечья кошара, внутри которой путешественники развели костёр. По распоряжению генерала было установлено дежурство. Начальник первым взялся охранят спящих товарищей.

Одиссея растолкали среди ночи, когда пришла его очередь дежурить. Получив от немца карабин, он занял пост у окна. От монотонного наблюдения за однообразной степью глаза закрывались сами собой. Похоже, что он заснул, ибо не сразу почувствовал, как на плечо ему легла чья-то рука. Одиссей резко обернулся. Рядом стоял генерал. Тихим голосом он сказал:

– Эти всадники, что изуродовали мальчика, похоже охотятся за нами. Не знаю только, откуда им стало известно о нас. А язык чабанёнку отрезали, чтобы не проболтался… На наше счастье и на его беду паренёк попался в аркан раньше, чем узнал, кто гостит у него дома, а иначе возможно сохранил бы язык ценою наших голов. Теперь эти всадники рыщут где-то поблизости. В буране мы могли с ними разминуться.

Вскоре у Одиссея окончательно прошло желание спать. Дело в том, что генерал остался рядом. Они нашли много интересного обоим, как люди одинаково влюблённые в Восто. Увлечённо говорили о религии, философии, поэзии, применяя в беседах все тонкости речевых оборотов персидского и арабского языков. Генерал, зная об особом интересе молодого товарища к мусульманству стал рассказывать ему о суфийском ордене Ишкия – о мастерах, о таинстве техник, о световых столбах, об особых методах лечения людей.

По мере их знакомства интерес Лукова к человеку, который с разведывательными, дипломатическими и научными миссиями не раз был направлен в Афганистан, где исходил весь Гиндукуш и Гималаи, глотнул пыль древних дорог, повидал много интересного и необычного, познакомился со многими замечательными людьми, только возрастал.

На следующий день генералу вновь пришлось применить власть в отношении комиссара. Лаптев снова напился. Естественно, генерал потребовал у дебошира флягу со спиртом, заявив, что в условиях похода еда и спирт не могут принадлежать одному человеку. Комиссар попробовал попробовал поднять мятеж, но никто его не поддержал: немец, Луков и крутивший баранку шофёр – все были на стороне генерала. Чувствуя за собой силу, начальник пригрозил немедленно высадить Лаптева из машины за неповиновение. Граниту пришлось подчиниться, однако, он тянул с отдачей фляги.

– Что вы там застряли?! – нетерпеливо повысил голос Анри Николаевич. – Давайте, давайте её сюда!

Комиссар нехотя выполнил то, чего от него хотели.

– Пожалуйста, берите. Мне для общака ничего не жалко. Но стоило Вильмонту взять флягу, и отвернуться от дебошира, чтобы убрать спирт подальше, как взгляд буйного пьяницы сделался злобным, почти безумным. Он впился глазами в так неосторожно подставленный врагом затылок.

Одиссей не мог поверить, что такой опытный человек, как генерал, не просчитал грозящую ему опасность! То ли фальшивая покорность комиссара подействовала на Вильмонта успокаивающе, то ли он устал. А скорее всего просто годы брали своё, снижая реакцию и силу интуитивного предвидения.

– Осторожно! – предостерегающе воскликнул Луков и попытался предотвратить нападение. Да куда там! Комиссар сильно оттолкнул Одиссея и рванул из-за пазухи револьвер. Он привстал со своего места и с размаху ударил Вильмонта рукоятью Нагана по продолговатому затылку. Раздался очень неприятный глухой стук, и пожилой мужчина мешком привалился на дверцу, а подлый юнец сноровисто – чувствовалась изрядная практика в бескомпромиссных уличных стычках – саданул всё той же револьверной рукоятью в лоб, словно кастетом, наваливающегося на него с другой стороны гиганта-немца. После чего заорал, вылупив глаза:

– Всем смирно, сволочи! Теперь я тут распоряжаюсь! Кто что-то тявкнет против меня, сразу же получит пулю! Я вам…

Комиссара прервало громкое шипение тормозящих по снегу покрышек, пассажиры полетели со своих мест. Ударивший по тормозам водитель, вместе с Луковым набросились на Лаптева, повалили и начали ремнями вязать его. Пришлось изрядно побороться. Но в итоге смутьян оказался лежащим лицом вниз на полу кабины, руки его скручены за спиной, а ноги стреножены в лодыжках.

К счастью у немца оказался лоб, как у носорога. Он быстро пришёл в себя и сам без посторонней помощи поднялся на ноги. За генерала же пришлось изрядно поволноваться. Его осторожно перенесли с переднего сиденья на задний диван, подложили под разбитый затылок тряпку со льдом, влили в рот несколько капель спирта. В себя старик приходил постепенно. Вначале он что-то забормотал, не раскрывая глаз. Потом, разлепив веки, приоткрыл один глаз и стал непонимающе водить им по лицам склонившихся над ним подчинённых. У него спрашивали, как он себя чувствует, но старик не сразу стал слышать обращённые к нему слова.