– Съедим!

– Спалим в огне!

– Обреем наголо и пустим к папе Одину!

– Раздерем на четыре куска!

– Обольем водой на морозе!

– Подвесим за ребро!

– Оторвем руки-ноги и выбросим!

– Не… надоело. Асов, ванов или людей смертных мучили уже по-всякому. Повизжит да и помрет. Скука, – призадумался вожак. Всем прочим мыслительный процесс явно был в тягость, и великаны вновь переключились на жратву.

Пользуясь заминкой, я попытался повернуться к Фрейе:

– Что будем делать?

– Бежать бы надо… немедленно! Однако ночь темна, мы связаны и в плену в Утгарде. О, если б только вытащить мой нож, он в левом сапожке, а после веревки перерезать и… Увы! ни мне, ни тебе туда не дотянуться.

– Это понятно, я имею в виду, что они собираются с нами сделать?

– Ты что, оглох, достопочтенный Сигурд? – с изрядной долей раздражения ответствовала дочь Одина. – Они же все недавно рассказали. Тебе судьба – их веселить всечасно за корку хлеба, а не то конец! Мозг человеческий измыслить не сумеет всех пыток, каковым тебя подвергнут, коль ты однажды их не рассмешишь.

– А ты?

– Что я? Мой горький жребий еще неясен. Может быть, убьют, а может, лишь навечно изувечат, а может, и… Кто знает, добрый друг, что в голову ущербную взбредет, одно лишь ясно – мысли светлые ее не посещают.

– Понятненько… – Возможно, в душе я несколько запаниковал, но изо всех сил старался этого не показывать. Девушка вела себя так достойно, что поневоле хотелось хотя бы выглядеть настоящим мужчиной. Мысленно я позвал Анцифера и Фармазона. Безрезультатно. Вообще-то они предупреждали… Между тем вожака великанов, похоже, осенила новая оригинальная идея.

– А я все решил! Братва, мы ее опозорим!

– Это как? – неуверенно откликнулись некоторые.

– Башкой думать надо, а не… – выразительно постучал по лбу главарь. Звук был гулкий и протяжный. – Мы с нее тряпки-то поснимаем, нагишом в клетку пустим и плясать заставим!

Рев восторга поддержал это гнусное предложение. Я почувствовал, что невольно краснею от стыда и бессилия.

– Сигурд, милый, сделай что-нибудь, – осипшим голосом прошептала Фрейя, волнуясь, она постоянно перескакивала с верлибра на прозу. – Ты же ворлок искусный и рифмой владеешь волшебной. Гордо воспрянь, накажи негодяев примерно… Я тебя даже поцелую, только спаси меня, пожалуйста-а-а!

По знаку Йорика один из великанов цапнул клубок с явным намерением выпутать оттуда Фрейю. Я решился и заорал, стараясь подражать лучшим традициям древних скальдов:

– А ну, положь меня назад, тупица! Покуда нос твой не раздулся до размеров драккара Одина, а уши не отпали… Я – страшный ворлок! Я сейчас прочту ужасный стих с такой кошмарной рифмой, что поплохеет сразу всем изрядно. Положь клубок, балбес, барбос, мартышка!

– Ух ты?! – Вожак удивленно осклабился. – Погодь, погодь-ка. Ворлок, говоришь? Ах ты, задохлик драный, как-то тупорыла последняя шутка твоя…

– Отпусти нас, или клянусь не знаю кем из высшего пантеона, что сей же час попревращаю вас всех в мышей, например.

– Лучше в лягушек, – вставила небожительница.

Великаны помедлили минуту и опять разразились громоподобным хохотом. Судя по всему, их так веселили мои упорные попытки подражать поэзии Одина. А может быть, и нет, ребятки настолько недалеки умом, что им хоть пальчик покажи – засмеются.

– Видали мы таких ворлоков… Хвастались, как и ты, а на деле один пшик получался. Ну че, братва, тащите клетку для девчонки, а колдунишка этот нас пока волшебством своим развлекать будет, – приказал Йорик и добродушно добавил: – Давай, сморчок, не тушуйся, читани-ка нам заклинания с выражением!

– Я буду читать стихи. Настоящие, с рифмой, – честно предупредил я.

– Читай! Не тяни! Давай! Давай! – раздалось из зала.

– Порази их, Сигурд.

– Попробую… Черт, в голову не идет ничего подходящего, только стихи о любви. Мне надо вспомнить…

– Сигурд, они несут клетку… – По-моему, Фрейя попыталась потерять сознание.

Не бывает любви условной…

В небе звезды повисли гроздью,

Бьет двенадцать, сегодня в дом мой

Обещала прийти гостья…

Длинноногая недотрога.

Кровь неровно стучится в венах,

Что-то стукнуло в раме окон

И прошло сквозняком по стенам.

Только свет зажигать не буду,

Даже если луна в тучах,

Если я не поверю чуду,

Хоть кому-нибудь станет лучше?

Я приму ее руки-тени

В ковш горячих моих ладоней,

Брошу все дела на неделе

Из-за глаз, что ночи бездонней.

Пусть не скажет она ни слова,

Я пойму сквозь ее молчанье

Отрицание лобового,

Понимание тонких тканей.

И она, улыбаясь тайно,

Мне напомнит, что все бывает,

Что уже остывает чайник,

Что уже шоколад тает.

На прощание обернется,

Бросит взгляд на жилье поэта

И сюда уже не вернется,

И мы оба поверим в это.

На этот раз я читал очень старательно и выразительно, с придыханиями, правильным выдерживанием пауз и щемящими нотами настоящего чувства в голосе. Слушатели замерли. Несколько секунд висела гробовая тишина. Потом раздался непонятный стук, моей щеки коснулось ледяное скольжение воздуха. Великаны побледнели, общее веселье словно покрылось гробовой доской.

– О небо, Сигурд, так ты ее вызвал? – выдохнула достойная дочь Одина, на мгновенье приходя в себя и вновь впадая в беспамятство.

– Кого? – не понял я. В центре зала материализовалась стройная женская фигура в черном…

* * *

В зале стало заметно холодней. Общее оцепенение изредка прерывалось зубовной дробью или тихим вздохом ужаса. Хотя ничего особенно ужасного, на мой взгляд, не происходило. Появившаяся из ниоткуда женщина, видимо, была очень красивой. Я говорю «видимо», так как ее лицо до половины скрывалось под большим головным платком. Я мог разглядеть лишь бледные тонкие губы да точеную линию подбородка. Платье, несмотря на старомодный фасон, очень выгодно подчеркивало ее фигуру. Она плавно повела рукой, на которой вдруг оказался большущий черный ворон. Так фокусники в цирке прячут голубя в рукаве, чтобы понадежней сразить доверчивых зрителей. Однако никто не спешил аплодировать.

– Кто звал меня? – мелодичным голосом пропела гостья.