– Ты замерзла. – Я еле удержался, чтобы не взять ее ладони в свои руки. Она не любила прилюдного чувствоизъявления.

– Да, март… – Она уютно устроилась в глубоком кресле. И это ее качество я тоже любил – Татьяна со вкусом обустраивала среду.

– Что ты будешь есть? Или сначала чай?

– Чай. – Она потерла пальцем переносицу. На работе Татьяна носила большие модные очки, которые придавали ей сходство с симпатичной умненькой совой.

– Тебе надо поменять оправу, след от очков… – Меня вдруг захлестнула волна нежности. Об этой женщине мне хотелось заботиться. Ее хотелось опекать и оберегать. Я не думал о том, что на ее долю выпала непростая судьба и все питерские события не всякий выдержит – о прошлом думать не хотелось. Я счет вел с приезда в Москву.

– Надо. Надо поменять оправу… – кивнула она.

– Обязательно. Обязательно надо поменять оправу. И обязательно надо пожениться. Нам, – сказал я неожиданно, – я тебе делаю предложение.

Мне вдруг стало ужасно весело оттого, что моя жизнь вдруг сделала такой крутой поворот.

– Таня, я делаю тебе предложение. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты согласна? Я обещаю тебя любить и очень хочу, чтобы ты никогда ни о чем не волновалась. Я позабочусь о том, чтобы жизнь твоя была уютной, спокойной. Я буду тебя любить и буду о тебе заботиться.

Она улыбнулась:

– Жизнь не может быть уютной и спокойной. Поверь мне.

– Нет, это ты мне поверь. Жизнь может быть интересной, но при этом уютной и спокойной. Ты просто забыла, что это такое. Или не знаешь. Но я…

– Саша, не спеши. Не торопись… Не торопись все мне рассказать. Не стоит этого делать.

– Почему? – Мне не понравился ее тон. Он был немного насмешливый, холодный.

– Долго объяснять. Поверь, больше ничего не стоит говорить.

– Ты странная сегодня.

– Нет, я не странная. Я решительная. – Она вдруг взяла свою маленькую шубку и прикрыла ею колени, словно мерзла в этом теплом помещении.

Когда мне рассказывают про чутье диких животных, я смеюсь от души. Ничто не может сравниться с интуицией влюбленного человека. Татьяна еще не ответила на мой вопрос, всего лишь сказала два ничего не значащих слова, но я уже все понял. Мне стало ясно, что между нами сейчас произойдет то, чего больше всего на свете я боялся. Что отказ выходить за меня замуж мне покажется сущей ерундой, незначительной досадой по сравнению с тем, что я сейчас услышу.

– Саша, нам не надо больше встречаться. – Она произнесла это спокойно, не глядя на меня. Она смотрела по сторонам, но делала это не из-за малодушия, а из деликатности. Она боялась увидеть меня жалким и раздавленным.

– Вот и я говорю то же самое. Нам не надо встречаться, нам надо пожениться. – Я произносил эти слова и уже знал, что делаю ошибку. Что надо было промолчать, не суетиться с этой дурацкой фразой, что уже ничего не изменишь, не поправишь. Она так решила, значит, так и будет. Татьяна посмотрела на меня, и я увидел жалость. Но не ко мне, теперешнему, а к тому, которого когда-то привели в ее дом. И то мое жалкое прошлое разозлило меня и уничтожило. Внутри не было ничего, что могло бы поддержать сейчас.

– Кольцо я оставлю на память. Ты не будешь возражать?

Я не возражал – больше всего мне не хотелось сейчас препираться из-за этой маленькой коробочки, которую я так долго и тщательно выбирал. Я не хотел этого дешевого жеста, который повторяется везде и всюду при расставании влюбленных.

– Я буду только рад. – Фраза прозвучала двусмысленно, но ни ей, ни мне не пришло в голову это заметить.

– Саша, не ищи встреч. Иначе мне придется вернуться в Питер. А там, как ты знаешь, жизни у меня не будет. Пощади. Договорились?

– Обещаю тебе. Я не буду тебя искать.

С этими словами я встал из-за стола, рассчитался с подоспевшим официантом и вышел на улицу.

Мужчины плачут. Вы должны это знать. Плачут не только в кино, оплакивая потерю лучших друзей. Они плачут от бессилия, от того, что любовь, здоровье, власть и возможности в их руках не могут сделать их счастливыми. От того, что, сильные, мужественные, готовые к подвигам, они не нужны тем, ради кого эту мужественность они приберегали. Плачут и своим тайным горем становятся похожими на обиженных мальчиков-подростков. Точно как те же мужчины делают глупости. Глупости, которые меняют их жизнь.

Директор театра топал ногами и стучал кулаком по столу. Он покраснел, голос резко перешел в верхний регистр:

– Да вы представляете, что вы сделали?! Столько репетиций, афиша, пресса!

– Есть второй состав, оттуда возьмите солиста.

– Не учите, что делать! Вы должны танцевать! В суд! Театр на вас подаст в суд! Мы разорим вас! Кстати, вы живете в квартире театра! Не хотите ли ее покинуть?!

– Пока – нет! К тому же я отказываюсь танцевать только в одном спектакле. Но не отказываюсь от работы в театре. Лишить меня жилья вы не имеете права…

– Мы, я… В суд, разбираться будем в суде!

Я посмотрел на несчастного директора. Его можно было понять. Срывалась премьера, на которую была сделана ставка. Это был гвоздь сезона, для которого задействовали только лучшие силы – художников, постановщиков, артистов. И тут появляюсь я и заявляю, что не буду танцевать главную партию. Мне спектакль не нравился, работать было сложно, приходилось спорить по каждому ничтожному поводу. Сейчас, после случившегося, я шел на открытый конфликт. «Чем хуже – тем лучше» – это стало девизом. Мое поведение было резким, словно я рвал все нити, все связи, словно я сию минуту собирался покинуть Москву. Но уезжать мне было не к кому и некуда. В Питере меня никто не ждал. Там были счастливые родители, которых я был бы рад повидать, да только не сейчас. Друзей там не было, своего жилья – тоже. А самое главное, там не было Татьяны. Одна мысль, что она живет в одном со мной городе, давала мне хоть и ничтожную, но надежду. Мне надо было оставаться здесь.

– Если хотите меня уволить – пожалуйста. Я не могу вам запретить это сделать. Но заставить танцевать в этом спектакле – для меня это невозможно.

Директор открыл рот и приготовился к новой порции воплей. Но вдруг выдохнул и охрипшим голосом, неожиданно перейдя на «ты», спросил:

– Слушай, что с тобой? На тебя все жалуются. Не только этот «авангардист», – директор мотнул головой в сторону двери, как будто за ней прятался режиссер-постановщик, – жалуются даже костюмеры.

Я растерялся от этой внезапной «человечности» с его стороны. В горле встал ком, и я чуть было не рассказал все как есть. Про отца, мать, про Татьяну, про жизнь в чужом доме с мачехой, про встречу с ней в Москве и про любовь. В последний момент опомнился – что-то бабье было бы в этих признаниях.

– Видимо, кризис. Накрыло.

– Господи, да что случилось? Дома? С родными?