Если в доступных нам документах так мало говорится о высших чиновниках, то потому, что оба главных свидетеля, на которых мы опираемся, Григорий Турский и Венанций Фортунат, понимали, что дворцовые служащие — всего лишь управители и администраторы. По-настоящему могущественными при дворе были люди, близкие к особе короля. Их способность влиять на его решения зиждилась не на титуле и должности, а на таком капитале, как доверие.

В 566 г. Брунгильда несомненно угадала в епископе Ницетии Трирском самого авторитетного человека Австразии и главного советника Сигиберта по дипломатическим и религиозным делам. Вспомним, что это он организовал ее брак. Королева могла также понять, что большую часть гражданских дел доверяют некоему Кондату. В карьере этого человека ясней, чем в карьере любого другого, отразились сложные отношения трех иерархий — сана, функций и влияния. Предки Кондата были незнатными, и это значит, что молодой человек вступил в жизнь без той очень полезной визитной карточки, какой был титул vir Muster или vir magnifiais, на который мог претендовать самый ничтожный сын римского сенатора. Но Кондат возвысился во дворце и привлек внимание королевской семьи благодаря верности и управленческим способностям. Поэтому Теодорих I (511–533) доверил ему должность налогового агента, благодаря которой тот смог показать себя. При Теодоберте I (533–547) Кондат получил пост графа, а потом domesticus'a, то есть главного администратора дворца. После смерти Теодоберта Кондат воспользовался влиянием, которое давала ему опека над юным принцем Теодобальдом (547–555), и благодаря этому осуществлял регентство, пока король был несовершеннолетним. Похоже, пост domesticus'a он сохранил и в период самостоятельного царствования Теодобальда, а также во время краткого властвования Хлотаря I над Австразией, с 555 по 561 гг. Сигиберт I оставил ему эту должность, но избавил от служебных обязанностей, а также пожаловал сан «сотрапезника» короля. Этот титул, по франкскому закону, давал ему право на довольно высокий вергельд для эффективной защиты его личности. Кондат, хотя был уже очень немолод, еще принял участие в походе на саксов, в котором погибли два его сына. По прибытии в Австразию Фортунат написал для него длинное стихотворение в форме панегирика; взамен поэт несомненно рассчитывал приобрести некоторую милость.

Тем не менее Брунгильда несомненно не могла не видеть, что, несмотря на авторитет Ницетия и славу Кондата, эти люди уже теряют реальную власть. Обоим было за семьдесят. Нельзя было отрицать их достоинств, но место, которое они занимали во дворце, объяснялось прежде всего их удивительным умением выживать. Ведь Ницетию и Кондату удалось пережить те полвека, в течение которого войны, эпидемии, публичные или частные акты насилия выкосили все их поколение. За исключением двух этих жилистых стариков, двор Сигиберта в основном состоял из молодых людей.

Так, Брунгильда могла познакомиться с герцогом Лупом. Он был выходцем из видного римского семейства — из которого некогда вышел святой Ремигий Реймский, — обладавшего изрядными земельными богатствами, и Сигиберт I доверил ему герцогство Шампань, один из политических центров королевства. Но Луп часто жил при дворе, где, похоже, выполнял очень важные дипломатические функции: он принимал послов от имени короля. За воинские способности он также получил под командование половину королевской армии во время похода на саксов и датчан. Сигиберт также ценил его административные таланты и однажды поручил ему функции missus'a — то есть административного контролера, — с миссией направиться в Марсель и уладить там деликатные вопросы.[36] Если для нас этот титул предвещает каролингских missi dominici (государевых посланцев), то современники видели в Лупе скорей преемника высших сановников Римской империи. Как и те, он получил полное образование, причитающееся благородному человеку, и порой обращался к музам — возможно, более с усердием, чем с убежденностью, что это нужно. Но Фортунат видел в нем достойного собеседника в переписке и притом, что было немаловажно, щедрого мецената. Что касается Брунгильды, она ясно сознавала, что именно герцог Шампанский выйдет на первый план, когда уйдут старые советники.

Среди приближенных Лупа очень скоро стала заметной фигура Гогона. В кулуарах австразийских дворцов, где Брунгильда провела молодость, она могла заново рассмотреть человека, приехавшего за ней в Испанию. Гогон, родившийся в семье средней значимости, получил хорошее римское образование, то есть в совершенстве владел устным и письменным словом. Благодаря этим талантам он смог поступить на службу к монарху и достичь графского ранга. В самом деле, при Сигиберте I, как и при его предшественниках, была возможность определенного социального подъема, то есть люди, показавшие свою компетентность, иногда получали важные посты. Единственное условие этого, разумеется, состояло в том, чтобы их карьера происходила под сенью дворца и при сохранении абсолютной верности особе короля. Григорий Турский недолюбливал людей, возвышавшихся таким образом, и несомненно поэтому почти не упоминает Кондата или Гогона в своих сочинениях. Для старого римлянина, каким был епископ Турский, единственным настоящим критерием достоинства человека оставалась принадлежность к сенаторскому классу. Когда люди посредственного происхождения занимали высшие должности благодаря собственному труду, он это воспринимал как отражение прискорбного упадка древних добродетелей[37].

Гогон вышел, конечно, не из самых низов, но уже достиг завидного положения. Когда Кондат умер, что случилось, вероятно, вскоре после 566 г., он, похоже, получил основную часть полномочий последнего и стал высокопоставленным чиновником во дворце Сигиберта. Так его несомненно вознаградили за успех миссии в Испании. Однако точного названия титула, какой носил молодой Гогон, мы не знаем. Фредегар утверждает, что он стал «майордомом»..[38] Но ведь известно, что в 560-е гг. эта должность не имела того значения, какое приобрела в VII в.; возможно, тем самым бургундский хронист, используя лексикон своего времени, хотел показать, что Гогон занимал при дворе положение выдающееся, но не очень ясное в институциональном плане. Каким бы ни был его пост, он позволял способствовать карьере многочисленных друзей, которые не забывали вести с ним активную переписку, отчасти сохранившуюся. Фортунат открыто признавал себя одним из людей, обязанных ему.

Аристократические группировки

Многочисленными связями Гогона всецело объясняется интерес, который мог вызывать этот человек у Брунгильды. Вспомним, что единственным настоящим изъяном утреннего дара королевы было отсутствие группы «верных» и союзников. А ведь Гогон был непревзойденным мастером создавать дружеские отношения. Он очень рано воспользовался контактами, которые Ницетий Трирский поддерживал с византийским миром, а потом включил в свою «адресную книжку» полезные связи в Септимании — области на границе Regnum Francorum и королевства вестготов, население которой всегда было беспокойным. В самой Австразии он мог рассчитывать на поддержку герцога Лупа, возможно, породнившись с ним. Даже в самом дворце Гогон приобретал друзей среди молодых провинциалов, прибывших ко двору, чтобы завершить свое административное образование подле государя. Во времена Хлотаря II их будут называть nutriti, то есть, в буквальном смысле, «вскормленными» королем. В этом питомнике высших сановников дружба возникала благодаря совместному проживанию во дворце, службе монарху и общим амбициям. Гогону, которому, как и им, было за двадцать и который сформировался в той же школе элитаризма, какую представляла собой позднелатинская культура, не составляло труда завязывать полезные отношения. Среди близких к нему людей особо обращал на себя внимание молодой предприимчивый провансалец Динамий.