Я прошу вас! Я умоляю – о свидании. Раз Фортуна не благоприятствует нам в том, чтобы наши встречи были открытыми, пусть они покуда будут тайными. Нам с вами нечего стыдиться! Любовь – это чувство, которое способно искупить все то потаенное, что совершается во славу ее.

Я знаю, что ваш супруг в среду отправляется на Кавказ с поручением от императора. Дозвольте – я приду к вам. Я не могу дождаться момента, чтобы оказаться рядом с вами.

Я не говорю: прощайте. Рядом с вашим именем не должно звучать столь жестокое и категоричное слово. До свидания, шепчу я, до нашего с вами свидания.

Вечно любящий вас Е.О.

…Я не сдалась его притязаниям. Я сопротивлялась его настойчивости – и своим чувствам, – но они, взятые вместе, оказались выше меня. Я – уступила. В моей душе еще блуждала надежда на то, что, когда любовный порыв с его стороны будет удовлетворен, а я увижу ЕГО во всей наготе притязаний, чувство, о котором он столь возвышенно говорил, отступит. Что его высокая любовь не выдержит неизбежного столкновения с несовершенством человеческой плоти. Но в то же время бесенята желания нашептывали мне совет попробовать и отдаться – впервые в моей жизни – порыву любви. И это случилось.

…Наверное, опрометчиво и неосторожно с моей стороны вести столь откровенные записи. Однако я знаю своего мужа, он благородный человек, к тому же и впрямь, прав Е.О., его собственное спокойствие ему весьма дорого. Поэтому я ни секунды не сомневаюсь, что без моего позволения он не прочтет ни одной строки, написанной моею рукой, – даже если я положу журнал раскрытым на самой тайной странице на стол в его кабинете. Я так и вижу, как супруг протянет мне с оттенком брезгливости, словно бы речь шла о дезабилье, мою сафьяновую тетрадь: «Возьмите, мадам, вы забыли у меня ЭТО…»

Что касается возможных будущих читателей, моих потомков, – меня не слишком волнует их мнение. К тому же я надеюсь, что Господь не пошлет мне внезапной смерти, у меня достанет времени подготовиться к самому последнему акту в пьесе моей жизни, и я успею уничтожить неподобающие записи.

Итак, еще в марте свершилось то, о чем я грезила в своей девичьей спальне: я, наконец, увидела ЕГО у своих ног. Все мое самолюбие было удовлетворено. Все страдания по поводу Е.О. забыты. Меня преисполнило торжество, какого в жизни я еще не испытывала. Если бы Господь в ту минуту призвал меня к себе, я бы ушла из мира с радостью и со вздохом удовлетворения на устах – моя самая главная мечта свершилась! Но человек – существо слабое и несовершенное. И, по его слабости, ему всегда хочется большего. И даже после наиболее яркого момента судьбы он жаждет получать все новые эмоции. Новые и – увы нам, слабым! – более яркие.

В тот вечер я должна была изъясниться с ним. И хотя сердце мое кричало: «Ты – мой! Я – твоя навеки!» – я ответила ему только то, что могла в своем статусе. Я сказала, что раз несчастливая Судьба или Рок отдали меня не ему и выбор тот скреплен на Небесах, то мой союз с мужем нерушим и вечен, до гробовой доски, а также за нею. И я не могу унизить своего супруга и себя самое своей неверностью. Тогда ОН стал умолять, целовать мои колена…

Однако в тот момент возвратился, бренча шпорами, мой супруг. Бедный Е.О. еле успел подскочить на ноги. Не знаю, видел ли мой благоверный мизансцену с НИМ у моих колен? Не знаю, заметил ли следы волнения на моем и ЕГО лице? Мне казалось, не усмотреть этого трудно, я едва владела собой. Е.О. также был взволнован и едва мог успокоить свое дыхание. Грудь его вздымалась, очи блистали, волосы были растрепаны. Но мой супруг, истинный образчик настоящего английского джентльменства, не повел даже бровью. Он поцеловал мне руку и завел спокойный разговор с гостем о новостях двора. Потом они прошли в гостиную выпить рюмку ликера и выкурить сигару.

И пусть ОН считает, что моему супругу важнее собственное спокойствие, я все равно благодарна мужу за то, что он не стал углублять неловкость и педалировать случившееся. При том волнении, в коем пребывали мы с Е.О., и я, и он могли бы натворить глупостей, не окажись в тот момент мой супруг столь учтив, хладнокровен и преисполнен достоинства. Он и впоследствии ни словом, ни жестом не выказал своего неудовольствия, не сделал мне сцены, не высказал упрека. И я ему безмерно за то благодарна.

Уже одной той сценой, видом Е.О. у своих ног, я была полностью, до краев удовлетворена и в ту ночь заснула так глубоко, так сладко, как не засыпала со времен, когда была девочкой. Ах, если бы все на том кончилось! Если бы Е.О. покинул меня в тот момент – навсегда! Если б у него достало смелости и благородства уехать куда угодно: за границу, в деревню, в новые свои странствия! Да, вы можете назвать желание, которое я испытывала в тот момент, эгоистичным, но я чувствовала, что получила от НЕГО уже все, чего только хотела, все, что он мне мог дать! Видеть распластанным у собственных ног того, перед кем ты сама мысленно не раз склонялась в мольбах, – разве это не величайшее счастье для самолюбия?!

К несчастью, бедный Е.О. не остановился на своих признаниях. Слабого женского признания: «Да, я люблю вас, однако не могу быть с вами» – мужчинам вечно бывает мало. Думаю, я не ошибусь, если уподоблю их самцам, которые готовы на самые странные, вызывающие поступки и даже гибель ради такой малости: физического овладения особью противоположного пола! И даже ОН, несмотря на весь свой ум и благородство, увы, не стал исключением.

Мой супруг-генерал по заботам службы принужден был уехать. И Е.О. возобновил свои притязания. Надо отдать ему должное: он старался быть почтительным и тактичным, он не делал, казалось, ничего, чтобы скомпрометировать меня и моего супруга, но эта его настойчивость… Эти письма, горячие, страстные и с каждым новым все более безумные… Эти тайные пожатия руки в темноте моей театральной ложи… Эти страстные взгляды, что он украдкой бросал на меня, когда мы сталкивались на обедах или приемах… Его рассказы, которыми он зачаровывал общество, – они, как нарочно, оказывались все о любви, да такие красноречивые, что я невольно примеряла на нас с ним маски героев и героинь…

И, наконец, я уступила… Да, знаю! Я порочна! Нет мне прощения! И мне, и ему теперь вечно предстоит гореть в аду: ему за то, что он соблазнил меня, как одну из «малых сих», а мне – за то, что я не смогла устоять перед искушением. Что ж! Будем фаталистами. Загробные мучения еще только предстоят, они лишь обещаны. Возможны, но не обязательны. А радость, счастье и экстаз, которыми наполнилась моя жизнь, – они здесь во всем своем безнравственном великолепии!

Когда он припал к моим ногам и стал покрывать их поцелуями… Когда губы его стали подниматься от моих колен все выше… Когда он разъединил мои ноги и стал ласкать мои бедра изнутри, а я вцепилась в его волоса… Ах, даже теперь, лишь вспоминая об этом, я покрываюсь краской стыда, и сердце мое начинает дрожать в истоме…

Я думала, что в жизни моей не будет более восхитительного события, чем его первое признание у моих ног. Но то, что между нами вскоре произошло, – я никогда не могла даже вообразить, что отношения между мужчиной и женщиной могут быть такими. Мне было настолько стыдно, но и приятно, что я плакала и смеялась в один и тот же миг. В чувстве, казалось, не было ничего человеческого, оно походило на то, как если бы ты была одновременно бутылкой шампанского, которая разрывалась… и самим этим взрывом… и опьяняющими потоками… и шипящими пузырьками… и каждый из них взрывался бы в твоей голове. Я не умею этого объяснить! Вот, оказывается, как бывает, когда ты любишь мужчину и твое чувство взаимно! Потом, от переполнявшего меня счастья, со мной случилось нечто вроде обморока, и я очнулась только через полчаса (как сказал мне после он). И все это время ОН гладил мое лицо и руки, а я очнулась освеженная и с радостью, которая пела во всем моем теле.