— Не будем слишком увлекаться, — остановил их Барбикен, — все это совершенно неразрешимые проблемы. Не стоит в них углубляться. Допустим только слабость первоначального земного притяжения. А тогда при различной скорости движения вокруг оси и вокруг Земли долгота дня и ночи на Луне остались бы такими же, как и на Земле. А впрочем, жизнь была бы возможна и без этих условий.

— Итак, человечество совсем исчезло с Луны? — спросил Ардан.

— Да, — ответил Барбикен, — исчезло, просуществовав, вероятно, много тысяч веков. Затем атмосфера мало-помалу начала редеть. Луна стала необитаемой; такой же необитаемой станет когда-нибудь и наша Земля вследствие дальнейшего ее охлаждения.

— Вследствие охлаждения?

Разумеется, — пояснил Барбикен. — По мере того как недра Луны остывали, ее внутреннее тепло уходило все глубже к центру, а поверхность затвердевала. Постепенно стали появляться и последствия этого: исчезновение живых существ, исчезновение растительности. Вскоре затем почти полностью рассеялась и атмосфера, так сказать, сдернутая с Луны земным притяжением, а отсюда: исчезновение воздуха и испарение воды. К тому же времени, как Луна стала необитаемой, исчезли и все населявшие ее существа. Она превратилась в тот мертвый мир, который мы можем наблюдать теперь.

— Ты думаешь, что та же участь ожидает и Землю?

— Весьма вероятно.

— Когда же?

— Когда она станет необитаемой вследствие охлаждения земной коры.

— А можно вычислить, когда наша злополучная планета начнет охлаждаться?

— Без сомнения.

— И тебе известны эти вычисления?

— В точности.

— Так что же ты получишь, ученый сухарь, — воскликнул Мишель Ардан. — Я же сгораю от любопытства!

— Дорогой мой Мишель, — спокойно ответил Барбикен, — известно, насколько понижается температура Земли в течение одного столетия. Так вот, по некоторым расчетам, средняя температура Земли дойдет до нуля через четыреста тысяч лет!

— Четыреста тысяч лет! — воскликнул Ардан. — Ну так мы успеем еще пожить! А то ты перепугал меня до смерти. Послушать тебя, окажется, что нам осталось всего каких-нибудь пятьдесят тысяч лет!

Опасения Мишеля рассмешили его товарищей.

Педантичный Николь, любивший во всем порядок, снова вернулся к «повестке дня».

— Итак, мы считаем, что в прошлом Луна была обитаема? — осведомился он.

Ответ последовал единогласный и утвердительный.

Пока друзья предавались обсуждению этих несколько смелых теорий, отражавших в основном уровень современных им научных достижений, снаряд стремительно приближался к лунному экватору, все время мало-помалу отдаляясь от Луны. Они оставили позади себя цирк Виллема и сороковую параллель на расстоянии восьмисот километров от диска. Затем, оставляя справа Питат на 30 градусе, они проследовали вдоль южного берега моря Облаков, после того как в первую половину пути обогнули северную его границу. Среди ослепительной белизны полной Луны, как в тумане, проносились чередой цирки: Буйо, Пурбах, с кратером квадратной формы, затем Арзахель, со своим конусом, сверкающим неописуемым блеском.

И наконец, контуры стерлись в отдалении, горы стали неразличимы, и от всего изумительного, необычайного, причудливого облика земного спутника у наших путешественников не осталось ничего, кроме неизгладимых воспоминаний.

Долгое время Барбикен и его спутники безмолвно и задумчиво, как некогда Моисей на рубеже земли Ханаанской, глядели на этот мир, от которого они безвозвратно удалялись. Положение ядра относительно Луны изменилось, и теперь дно его было обращено к Земле.

Эта перемена озадачила Барбикена. Если снаряд вращался вокруг Луны по эллиптической орбите, почему же он не был обращен к ней своей наиболее тяжелой частью, как это происходит при вращении Луны вокруг Земли?

Наблюдая за движением снаряда, можно было заметить, что, отдаляясь от Луны, он следовал той же кривой, которую описывал при своем приближении к ней. Он летел по очень вытянутому эллипсу и, по-видимому, возвращался к точке, где лунное притяжение уравновешивалось земным.

Так по крайней мере решил Барбикен на основании своих наблюдений. Его мнение разделяли и оба друга. Снова вопросы посыпались градом:

— Что же с нами будет, когда мы достигнем этой мертвой точки? — спросил Ардан.

— Неизвестно, — ответил Барбикен.

— Но можно же сделать какие-нибудь предположения?

— Всего два: либо скорость снаряда окажется недостаточной и он навсегда останется в этой мертвой точке двойного притяжения…

— Я заранее могу сказать, что предпочитаю вторую возможность, в чем бы она ни заключалась, — прервал его Мишель.

— Либо скорость окажется достаточной и снаряд будет вечно вращаться вокруг Луны по эллиптической орбите.

— Мало утешительная перемена, — вздохнул Мишель. — Превратиться в скромные спутники Луны, когда мы привыкли в этой подчиненной роли видеть Луну! Нечего сказать, завидная участь!

Ни Барбикен, ни Николь ему не ответили.

— Что же вы молчите! — нетерпеливо воскликнул Мишель.

— Мне нечего сказать, — ответил Николь.

— И мы ничего не можем поделать?

— Ничего, — ответил Барбикен. — Разве можно бороться с невозможным?

— Неужели ты допускаешь, что один француз и два американца могут испугаться этого слова?

— Да что же можно сделать?

— Стать господином собственного движения! Управлять им!

— Управлять?

— Ну да, — отвечал Ардан, воодушевляясь. — Приостановить наше движение, изменить его: одним словом, заставить его служить нашим целям!

— Да как же это сделать?

— Это уж ваше дело. Если артиллеристы не умеют справиться со своими снарядами, они недостойны быть артиллеристами. Если снаряд командует канониром, такого канонира надо самого сунуть в пушку вместо заряда! Хороши ученые, нечего сказать!.. Сами заманили меня, а теперь не знают, что делать…

— Заманили! — вскричали Барбикен и Николь в один голос. — Что ты хочешь этим сказать?

— Теперь не время препираться. Я не жалуюсь. Прогулка мне нравится! Снаряд тоже по мне. Но теперь надо попытаться сделать все, что только в человеческих силах, чтобы попасть если уж не на Луну, так хоть куда-нибудь.

— Мы бы и рады что-нибудь сделать, — ответил Барбикен, — но у нас нет никаких возможностей.

— Мы не можем изменить движения снаряда?

— Нет!

— Не можем уменьшить его скорости?

— Нет!

— А что, если мы облегчим его, как облегчают перегруженное судно?