— А я хотел предложить, тебе проехать со мной по одному адресу. И по дороге ты бы мне рассказала, как очутилась в этом ресторане. Я что-то не врубился.

— По какому адресу? — спросила Катя.

Никита живо пояснил: только что по месту жительства Воробьевой из Лобни звонили его сотрудники — по показаниям родных, Воробьева дома не жила, действительно снимала квартиру в Москве, последний раз приезжала домой две недели назад, в свой выходной.

— А Мохов мне сейчас дал ее московский телефон, — сказал Никита, — не знаю уж, с чего он так разоткровенничался, но факт. Мы по ЦАБу сразу прокрутили номер — телефон квартиры. Адрес — Университетский проспект, 27, корпус 2, квартира 116. У меня есть санкция на обыск. Поедем вместе, Катя, а? Поможешь мне там, посмотришь свежим глазом.

— Я? — Катя ушам своим не верила. Гениальный сыщик звал помочь ему — на чем бы это записать, на каких скрижалях? — А что, Мохова ты сам, значит, допрашивал? Он же вроде отпущен был, они вместе с Анфисой ушли.

— А потом он вернулся, один, без твоей приятельницы. Представляешь, сидел и ждал, пока я к нему сам не подошел.

— Что же он хотел?

— Показания мне дать. Так занятно… Такой образцово-показательный свидетель.

— Он же куда-то собирался, на какую-то презентацию, — Катя покачала головой. — Надо же. Значит, все по боку. То, что случилось в «Аль-Магрибе», для него важнее.

— Ну, не каждый же день на твоих глазах знакомых отправляют на тот свет. И что ты, Катя, удивляешься? Он такой же, как ты. Одно слово — репортер.

— Он кулинарный критик.

— Да знаю я, — хмыкнул Колосов, — все равно газетчик.

В машине Катя вкратце рассказала то, что видела собственными глазами в ресторане.

— Значит, эта твоя подружка сама тебя туда позвала? — сказал Никита. — А зачем? Только пообедать? О чем вы там говорили-то?

— Естественно, о нашем деле, — ответила Катя, — но это был чисто личный, очень женский разговор, Никита.

— То есть как это личный, женский? — Колосов раздраженно посигналил — они снова вклинились в пробку. Было половина восьмого вечера — час пик.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты вызывал Анфису, — сказала Катя. — По крайней мере, сейчас. Она сильно переживает. Студнев обошелся с ней просто по-скотски. Но она все равно… Она переживает.

— У нее что-то с ним было? — Колосов усмехнулся. — У нее? У этой плюшки?

— А что такое? — вспылила Катя. — И что ты все хмыкаешь? Если хочешь знать — да она в сто раз лучше этого вашего отравленного придурка! Это она ему одолжение сделала, что внимание на него обратила, а не он ей, урод несчастный.

— О мертвых — либо ничего, либо… Сама сколько раз меня оговаривала.

— Он ее заставил страдать, — с жаром сказала Катя, — он ее оскорбил. Он вел себя с ней, как подлец. Он заставил ее думать, что вы все такие же… Я вот сама думаю, — она посмотрела на Колосова, — вы правда можете сделать с нами все что угодно и не пожалеете даже?

— Это вопрос лично ко мне?

— И к тебе тоже, — Катя отвернулась, — и не прикидывайся, что ничего не понимаешь.

— А я правда не понимаю, — Никита сокрушенно покачал головой. — Катя, какая муха тебя укусила? Ты что, выяснила, что у твоей подружки имелся мотив убить этого парня?

Катя молчала. Потом сказала:

— У тебя фото Студнева есть? Дай хоть взгляну на него, а то ведь я так его и не видела никогда.

На светофоре Никита протянул ей небольшую фотографию. Вместе с другими личными вещами она была изъята на квартире в Столбах.

Катя долго придирчиво изучала снимок. Потом вернула его Никите. Тяжело вздохнула, представив Анфису и этого… Крысиный королек был действительно недурен.

— Я с Петровкой договорился, участкового и понятых они обеспечат, — Колосов крутил руль, лихо перестраиваясь с первого ряда на третий, идя на обгон громоздкого «сейфа» с мигалкой.

— Черт, сдохнуть можно в этом пекле… И куда-то все вечером едут. Куда едут?

Дом, где находилась квартира, стоял не на самом Университетском проспекте, а в глубине обширного, заросшего пыльными тополями двора. Участковый, дежурный опер из местного отделения милиции, и двое понятых томились в ожидании на лавочке под детским грибком, укрывавшим песочницу. Таких грибков в Москве, наверное, осталось раз два и обчелся.. У Кати как-то сразу потеплело на сердце. Ее бы воля — она так бы и осталась сидеть в накатывавших на Москву сумерках под этим грибком из детства.

— Дверь-то вскрывать придется, а потом опечатывать. А хозяйки квартиры — фактической хозяйки нет. Она площадь-то сдавала, а сама канула неизвестно куда, — ворчал участковый, — и ключей от двери тоже нет! Высаживать, что ли, будем дверь-то?

— Ключи как раз есть, — Колосов показал связку ключей, — у Воробьевой в сумке были. Если подойдут, значит, точно ее квартира.

— А. если не подойдут? — усомнилась Катя. — Может, она Мохову телефон свой московской подруги дала?

— Шансов поровну, рискнем. — Колосов бодро двинулся в подъезд, увлекая за собой всю компанию. — Меня в этой квартире в первую очередь интересует кухня и холодильник.

Обшарпанная дверь открылась подозрительно легко. И сразу стало ясно: в квартире проживала Воробьева. На вешалке в прихожей небрежно за крючок была прицеплена, точно мятый флаг, красная шифоновая женская блузка. Никита сразу узнал ее — вчера она была на официантке.

Катю квартира окончательно убила своей грязью и затхлостью. Катя вообще терпеть не могла чужих, сдаваемых внаем квартир — в них гнездились микробы и привидения. А в этой, сто шестнадцатой, жить было совершенно невозможно: заляпанные жирными пятнами, оборванные обои, пятнистый потолок, обвалившаяся плитка, похожие на тусклый рыбий пузырь немытые оконные стекла.

Мебели было мало: в одной из комнат какая-то старая рухлядь, сдвинутая, сложенная, опрокинутая, увязанная веревками. Во второй комнате мебели было еще меньше, но она была не сдвинута и связана, а поставлена — платяной шкаф, широкая двуспальная софа и туалетный столик. На полу сиротливо дежурил палас — фальшивая овечья шкура, выкрашенная в нежно-голубой цвет. Катя огляделась: шкаф был старый. Софа и коврик — новые, явно из ИКЕИ. Постельное белье тоже оттуда же — модного серо-стального цвета, но давно не стиранное. Покрывало было шелковое, с лайкрой, голубое, стильное, но грязное и залитое какими-то бурыми пятнами. Катя вопросительно посмотрела на Колосова: неужели кровь?!

— Вино, — сказал он, колупнув пятно, — точно, вино, красное. — Он нагнулся и достал из-под кровати пыльную бутылку «Божоле Вилаж», тут же стояли чистенькие новенькие женские махровые тапки для душа в виде розового зайчика.

Катя открыла шкаф — на рассохшихся вешалках висели женские вещи. Катя придирчиво осмотрела их: все сорок шестого размера, в основном летние и для ненастной погоды: брюки, блузка от «Макс Мара», ветровка «Рибок», спортивные штаны, летний сарафан и два костюмчика от «Наф-Наф», вечернее платье с блестками от «Макс и К°», футболки, белье от «СисЛи». Сочетание дрянного шкафа и вполне приличных, хоть и ношеных вещей свидетельствовало в пользу того, что Воробьева жила в этой квартире, но в качестве домашнего гнезда ее вряд ли воспринимала. Катя присела на софу, в этой странной комнате не делали ничего — не работали, не убирались, только спали. Постель здесь явно доминировала. И она была двуспальная.