— Как Потехина говорила следователю, недалеко Красковские песчаные карьеры. Она хотела столкнуть в один из них машину с трупом — она ведь была уверена, убила Аврору, — и инсценировать несчастный случай.

— Эта женщина сумасшедшая, — сказала Катя.

— Ничего подобного. Ей провели судебно-психиатрическую экспертизу в Институте Сербского. Никаких отклонений от нормы с медицинской точки зрения у не нет.

* * *

Этот памятный разговор, произошел больше месяца назад. А сейчас Колосов снова возвращался из «Матросской Тишины».

— Привет, — поздоровалась Катя, — как дела?

— Ничего. — Он выглядел очень усталым.

— Предъявили обвинение?

— Да.

— И что? Как… она? — Катя заглянула ему в глаза. Он махнул рукой. Несмотря ни на что, он все еще никак не мог смириться… Катя читала и сейчас это по его лицу, как по книге.

— Она просила меня вызвать ее сына Глеба и передать ему это, — Колосов медленно расстегнул куртку и извлек из внутреннего кармана незапечатанный конверт, — это письмо.

— Ты его читал?

Он кивнул. По долгу службы письма из тюрьмы читают все — и охрана, и следователь, и сыщики. Поэтому-то их и не запечатывают.

— Что она там пишет? — спросила Катя тихо.

Но он снова только махнул рукой, и Катя поняла, что об этом спрашивать не надо.

— Я на днях проходила мимо ресторана, — сказала она после долгого молчания, — там двери заперты. Окна темные. Даже как-то жаль… Мне всегда казалось, ты хотел меня туда пригласить…

Они расстались у подъезда главка. Катя отправилась домой, а Никита поднялся в розыск — его ждал еще доклад у шефа. Но не о нем думал начальник отдела убийств, поднимаясь по лестнице. И не о встрече с Катей, нет. Никита думал о голубях «Аль-Магриба», тех, что как живые игрушки содержались в клетках. Что с ними стало-с этими белыми птицами? В ходе обысков и осмотров, допросов, очных ставок, признаний и непризнаний, женских слез и истерик в тюремных стенах, слухов и пересудов, загадок и разгадок, вопросов и ответов это как-то совершенно выпало из его памяти…

И вот снова всплыло, как горькое напоминание о чем-то безвозвратно потерянном, прельщающем взор и одновременно обманчивом, словно мираж, — минареты и купола мечетей в розовой солнечной дымке, узорная мавританская плитка, прозрачные струи фонтана, образы чужедальней земли, рождающей розы и пряности, полной отравленных скорбью воспоминаний о чьих-то тщетных надеждах.