— Сделав вас вдовцом?

Каменев кивнул и опустил голову.

— Значит, вы ей тогда не поверили, — задумчиво проговорила графиня.

— Я не принял ее слова всерьез и оборвал ее, сказав ей что-то резкое.

— Что именно, не помните?

— Смысл моих слов был в том, что она не должна больше пить и что лучше ей пойти спать. Она раскричалась, и мне пришлось даже вывести ее в коридор, чтобы успокоить. Кое-как удалось ее утихомирить, и мы вернулись в номер, потом еще немного посидели за столом. Мы с Анной допили свое вино — Наталья пила минеральную воду, вино пить я ей не разрешил.

— А как вела себя в это время Анна?

— Анна? Молча сидела за столом, пила вино, потом встала и ушла в наш номер. Анна терпеть не может сцен и всегда старается уйти от них. Ну, я побыл немного с Натальей, успокоил ее, приласкал, пообещал, как всегда, что все как-нибудь устроится, раздел ее и уложил спать. Мне показалось, что она уснула сразу же, как только голова ее коснулась подушки. Мне вспоминается, что она даже не помолилась на ночь. И уже одно это должно было бы меня насторожить!

— А что, обычно ваша жена на ночь молилась?

— Всегда! Хотя бы короткую молитву она обязательно произносила вслух перед сном, какой бы усталой ни была. Но, видно, она не осмеливалась молиться перед тем, что она задумала: самоубийство — это ведь страшный грех…

— Во всяком случае, самоубийцы не просят у Бога благословения на то, что они задумали, — сказала графиня. — Когда ваша жена уснула, вы вернулись в номер к Анне?

— Да, конечно. Мы собрали вещи, расплатились и выехали из отеля.

— И продолжили путь?

— Нет. В машине Анна начала тяжелый разговор, но с меня было достаточно Натальи. Я попросил высадить меня у первой же бензоколонки.

— И она так и поступила? Оставила вас поздним вечером одного на автобане?

— Почему бы нет? Это вполне в ее духе, да и я не ребенок: попутной машиной я вернулся в Мюнхен и оттуда первым же поездом отправился в Париж.

— Каким именно поездом, вы не помните?

— Поезд отходил в полночь, и я еще успел выпить кофе на вокзале.

— Ровно в полночь?

— Нет, в 11 часов 52 минуты. Я это запомнил, потому что устал и считал минуты, чтобы поскорей оказаться в поезде и уснуть.

— Вам пришлось купить новый билет?

— К сожалению, да. Если бы я лучше владел немецким, я бы сумел объяснить контролеру, что вынужден был прервать поездку, и тогда мне пришлось бы заплатить только до Пазинга, а так пришлось снова брать полный билет.

— Билет этот у вас сохранился?

— Да, конечно. — Каменев достал бумажник, извлек билет и протянул его Апраксиной.

— Я могу приобщить его к делу?

— Да, разумеется. Но потом, когда расследование закончится, я смогу получить его обратно? Для предъявления в социаламт[4], - пояснил он.

— Вы получите назад оба ваших билета. Правда, я не знаю, как вы будете объяснять чиновникам, как вы ухитрились в один и тот же день дважды выехать из Мюнхена в Париж, но это уже ваша проблема.

— Разумеется, моя, — невесело усмехнулся Каменев. — Одной проблемой больше, одной меньше…

— А как вы полагаете, расставшись с вами у бензоколонки, Анна могла снова вернуться в отель «У Розы»?

— Зачем? — удивился Каменев.

— Чтобы поговорить с Натальей.

— Нет, не думаю. Она же видела, что Наталья пьяна. И потом утром я позвонил в Вену друзьям, у которых она должна была остановиться, и она была там.

— А могу я узнать, что это за друзья?

— Да, разумеется. Это музыкант Гранатов, старинный друг мой и Анны.

— Вы позвонили, и Михаил пригласил к телефону Анну?

Каменев удивился:

— Вы знакомы с Майклом?

— Мы с Мишей Гранатовым и его детьми старые друзья: эмигрантский мир тесен, знаете ли. Так Анна была уже в Вене, когда вы позвонили, и вам удалось с нею поговорить?

— Нет, мы не разговаривали. Майкл, сказал, что она только что приехала, приняла душ и легла спать.

— И когда же вам удалось с ней поговорить?

— Когда я вернулся из Парижа. Оттуда звонить было очень дорого.

— Вы встретились с Анной по приезде в Мюнхен?

— Да.

— И вы рассказали ей о смерти Натальи и о том, что вас уже допрашивала полиция?

— Конечно! Я же должен был ее предупредить.

— И как она приняла известие о смерти Натальи?

— Она была потрясена и все время твердила о том, что это мы виноваты в смерти Натальи. Я понял, что лучше ей оставаться в стороне от этого расследования: у Анны нервы тоже далеко не в порядке, и я посоветовал ей вернуться в Вену и пожить некоторое время у Майкла Гранатова. Я очень надеялся, что ее имя не всплывет в ходе расследования, но все-таки всплыло…

— Все-таки всплыло, — подтвердила Апраксина. — И не могло не всплыть, вообще-то говоря. А кому из вас первому пришло в голову, что Анне лучше на время покинуть Мюнхен?

— Мне. Можно сказать, что именно я настоял на ее отъезде, хотя знал, что она была готова разделить со мной все неприятности.

— Ну, блажен, кто верует, — тепло тому на свете.

— Я хотел бы подчеркнуть, — Каменев выпрямился на стуле, и голос его приобрел необычную для него твердость, — что в случившемся виноват я один. Я не собираюсь делить ответственность с женщиной, чьи нервы и так уже издерганы до крайности.

— В чем отчасти виноваты и вы, не так ли?

— Да, и в этом тоже виноват я. Поэтому прошу вас, пусть Анна останется в стороне!

— Увы, это вряд ли будет возможно, — мягко сказала Апраксина. — Но пока вызывать ее из Вены мы не станем.

Каменев снова сник и опустил голову.

— Как это все досадно! Как это все печально! — пробормотал он, снимая очки и принимаясь протирать их платком; глаза его опять стали беспомощными и грустными, как у несчастного ребенка.

— Я думаю, на этом мы сегодня закончим наш разговор, — сказала Апраксина. — Сейчас я переведу протокол инспектору, и если у него к вам не будет дополнительных вопросов, мы с вами простимся. На время.

Апраксина перевела инспектору последние показания Каменева, и тот согласился, что на этом допрос пока можно прекратить.

Вежливо попрощавшись, Каменев встал, взял из угла свой зонт, с которым, похоже, не расставался ни при какой погоде, и покинул кабинет.

После его ухода Миллер встал из-за стола, потянулся и сказал: