Показательно, что уже сейчас почти все крупные кор­порации имеют интернет-сайты, на которых детально описывается то, как они представляют себе свои соци­альные обязательства, и оценивается работа по их ис­полнению. Так как эта область остается закрытой для партийных конфликтов, она будет становиться все бо­лее важной в политике гражданского общества. По­скольку многие из этих групп имеют транснациональ­ный характер, эта сфера их деятельности может полу­чить преимущество еще и потому, что она не стеснена национальными рамками так, как партийная политика. Тем не менее эта политика будет неудовлетворитель­ной, поскольку она, сохраняя многие плохие привычки партий, будет лишена формального гражданского эга­литаризма выборной демократии. Группы активистов, так же как и партии, смогут привлекать к себе внима­ние, предъявляя завышенные требования к корпора­циям, равно как и, наоборот, смыкаться с ними в обмен на какие-либо ресурсы. Эта борьба будет в высшей сте­пени неравной. И это явно не тот режим, который же­лали получить как неолибералы, так и социал-демокра­ты, но это именно тот режим, который мы, скорее всего, получим, и именно он сможет в очередной раз прими­рить капитализм и демократическую политику.

Наши прогнозы относительно общественного раз­вития основаны на экстраполяции сегодняшних тенденций. Нельзя ли добиться лучших результатов и заглянуть еще дальше в будущее? Довольно ско­ро глобальная экономика станет нуждаться в тра­тах (а не только в рабочей силе) миллиардов жителей Азии и Африки. Это потребует серьезных размышле­ний о перераспределении покупательной способно­сти (а отнюдь не только о повышении цен на футбол­ки) и совершенно новом мировом режиме. Что может стать причиной возникновения такого нового клас­са, напоминающего в конечном счете международный пролетариат Маркса? Возможно, не его собственные идеи — куда скорее это будет радикальный ислам. Это, впрочем, станет реальной политикой не ранее чем че­рез 30 ближайших лет.

* Пушкин. 2009. № 3.

Чем, по-Вашему, было вызвано появление кейнсианства в его первоначальной версии?

Первоначальное кейнсианство возникло из опыта экономических депрессий и масштабной и продолжи­тельной безработицы, которыми характеризовались межвоенные годы в капиталистическом мире. Джон Мейнард Кейнс и некоторые шведские экономисты, мыслившие в схожем ключе и пришедшие к тем же вы­водам, считали, что эти депрессии были вызваны не­достаточным спросом и что рынок не в состоянии был справиться с проблемой своими силами. Если потен­циальным инвесторам казалось, что спрос был слабым, они просто отказывались инвестировать, что только усугубляло состояние экономики. Эти экономисты за­явили, что правительство не должно сидеть и молча смотреть на происходящее: нужно было взять инициа­тиву в свои руки и начать противодействовать кризи­су, увеличивая государственные расходы, когда спрос в частном секторе падал, и сокращая их, когда спрос возрастал и становился причиной инфляции. Во мно­гих странах правительства в межвоенные годы были слишком слабыми, чтобы проводить политику, кото­рую предлагал Кейнс. Но укрепление государства все­общего благосостояния в скандинавских странах с се­редины 1930-х создало возможности для роста государственных расходов. В Британии Вторая мировая война и резкий рост военных расходов развязали правитель­ству руки; после окончания войны правительство не от-кзалось от дефицитных расходов, которые теперь уже шли не на вооружение и содержание армии, а на созда­ние государства всеобщего благосостояния. В разных странах история развивалась по-разному, но на протя­жении первых тридцати послевоенных лет в капита­листическом мире существовал консенсус, что прави­тельства должны использовать государственные рас­ходы для защиты экономики от депрессии и инфляции.

Этот политический подход был тесно связан с ро­стом влияния рабочего класса в капиталистических странах. И на то были веские причины. Во-первых, ра­бочие больше всего страдали от экономической де­прессии и безработицы. Во-вторых, они были главны­ми получателями государственных расходов, а потому при введении новых программ расходов и налогов пра­вительство всегда могло опереться на их поддержку. В-третьих, хотя кейнсианство было стратегией защиты или даже спасения капиталистической экономики, оно предусматривало активную роль правительства. А по­литика правительства была гораздо ближе к той, что пользовалась поддержкой социал-демократических партий и профсоюзов, чем к той, которую одобряло большинство буржуазных партий, хотя последние до­вольно быстро приспособились к новым условиям.

Что же заставило правительства отказаться от такой, казалось бы, продуктивной политики?

Эта история хорошо известна: их заставил пой­ти на это внезапный скачок цен на нефть и другое сы­рье в 1970-х. Инфляция, которую вызвал этот рост цен, требовала резкого сокращения, а не роста госу­дарственных расходов. Использовать для этого управ­ление спросом было политически невозможно. Это был звездный час для критиков кейнсианства, верив­ших в превосходство свободных рынков без государ­ственного вмешательства. Люди с такими взглядами начали определять экономическую политику во мно­гих странах. Важно иметь в виду, что их приход к вла­сти стал возможен только благодаря тому, что тогда, в конце 1970-х — начале 1980-х, промышленные рабо­чие перестали составлять значительную часть населе­ния (а большинством они не были никогда). Произо­шло сокращение их численности, начали появляться новые виды занятости, и у тех, кто был с ними связан, уже не было четких политических предпочтений. То­гда-то кейнсианство и оказалось в глубочайшем кри­зисе: его методы не работали, а его политическая под­держка испарилась. Идея государственного управления совокупным спросом уступила место подходу, ставше­му известным как неолиберализм.

Внешне неолиберализм был довольно жесткой док­триной: единственным средством борьбы с рецесси­ей и высокой безработицей считалось снижение зара­ботной платы до тех пор, пока она не станет настолько низкой, что предприниматели начнут снова набирать работников, и цены станут настолько низкими, что люди начнут снова покупать товары и услуги. Здесь начинается самое интересное: не будем забывать, что современный капитализм зависит от расходов мас­сы наемных работников, которые платят за товары и услуги. Как можно поддерживать спрос у людей, ко­торые постоянно вынуждены жить в страхе лишить­ся работы и средств к существованию? И как вообще двум странам, наиболее последовательно проводив­шим неолиберальную политику, — Британии и США — удавалось поддерживать уверенность потребителей на протяжении целого десятилетия (1995-2005), когда неолиберализм достиг своего расцвета?

Ответ прост, хотя он долгое время не был очевиден: потребление наемных работников в этих странах не за­висело от положения на рынке труда. У них появилась возможность брать кредиты на невероятно выгодных условиях. Этому способствовало два обстоятельства.

Во-первых, большинство семей в этих и многих дру­гих западных странах брали кредиты на покупку жи­лья, а цены на недвижимость год от года росли, соз­давая у заемщиков и кредиторов уверенность, что эти кредиты надежны. Во-вторых, банки и другие финан­совые институты создали рынки так называемых про­изводных ценных бумаг или деривативов, на кото­рых продавались долги, а риски, связанные с кредита­ми, распределялись среди множества игроков. Вместе эти два процесса привели к тому, что стало возмож­но предоставлять все большие кредиты все менее со­стоятельным людям. Нечто подобное, хотя и в мень­шем масштабе, имело место с долгами по кредитным картам. В конце концов выросла огромная гора ни­чем не подкрепленных долгов. Банки утратили доверие друг к другу, и наступил финансовый крах.