class="p1">Брюханов присоединился к побоям, в то время как другие крестьяне смотрели и не позволяли мужу Марьи защитить супругу. Наконец крестьянин Виноградов предложил бросить старуху в погреб, где она должна была «откопать порчу». Накинув веревку Марье на шею, они потащили ее в погреб. Крестьяне оставили женщину в покое, только когда она совсем лишилась сил. Тем временем в Синицы стали прибывать жители из соседней деревни, прослышавшие о том, что в Синицах бьют ведьму. Один из них посоветовал Петру Брюханову накалить железный засов, чтобы прижечь ведьме пятки. К тому времени, однако, мать Брюханова умерла. Его жена, которая испытывала сильный припадок с момента, как она назвала свою свекровь как человека, который ее околдовал, танцевала и хлопала в ладоши. В конце концов она заявила, что заклинание рассеялось. Давая показания в Кашинском окружном суде, синицкие крестьяне оправдывались тем, что сами они в избиении участия не принимали. Они утверждали, что всего лишь хотели, чтобы Марья отменила заклятье, и не собирались убивать женщину. Сын жертвы, Петр Брюханов, объяснил: когда он убедился, что его мать была ведьмой, он понял необходимость бороться с этим злым существом (которое больше не было его матерью), чтобы спасти страдающую жену[378].

Говоря судьям о том, что они лишь хотели, чтобы ведьма Марья сняла чары, синицкие крестьяне могли пытаться таким образом смягчить приговор, но могли и искренне верить в сказанное. Как неоднократно говорилось выше, священники и мирские целители имели целый арсенал средств, призванных помочь кликуше опознать своего мучителя. Существовали и многочисленные хитрости, которые крестьяне придумывали для обнаружения ведьм. Вот некоторые из этих средств: держать во рту сыр во время богослужения, проходя мимо группы женщин, свернуть дулю и спрятать себе под мышку, полить дворовую пыль свежим молоком из-под коровы, плевать за спину, проходя мимо улицы, где жила ведьма, или нагреть на сковороде молоко той коровы, которую доит или испортила ведьма[379]. С помощью этих средств крестьяне надеялись вывести на чистую воду предполагаемых ведьм и восстановить гармонию в деревне. К насилию крестьяне прибегали только тогда, когда подозреваемые отрицали причастность к колдовству и отказывались снимать чары[380].

Колдовские практики и верования в русских и украинских деревнях конца XIX века подчеркивают наличие социальной напряженности, поколебавшей равновесие в сельской местности. Нарушения или предполагаемые нарушения доверия, возлагаемого на личные и социальные отношения, вызывали распри в деревенских общинах и домохозяйствах[381]. В Украине колдовство традиционно ассоциировалось с женщинами, и в русских деревнях оно ко второй половине XIX века тоже стало определяться как преимущественно женские козни. Представления о шабашах ведьм происходили с Запада и из базовых предрассудков исследователей крестьянских верований. Тем не менее демонический аспект в русской крестьянской культуре хорошо сочетался с популярными женоненавистническими верованиями, определявших ведьм как аутсайдеров, приписывая им извращенные сексуальные пристрастия, а иногда и незаконное происхождение. Русские и украинские крестьяне использовали культурные символы зла для выявления, нейтрализации или искоренения внутренних трений, приписывая бессилие и болезни козням ведьм и колдунов. Если принять во внимание широкий спектр атрибутов и действий, которые крестьяне приписывали природным и выученным ведьмам, идентификация ведьм трудностей не вызывала. Таким образом, практически все сельские жители, особенно женщины и знахари, преступившие моральные границы добрососедства или семейных обязательств, а также те, кто причинял экономические неудобства, могли оказаться ведьмами. То, что силы ведьм и колдунов можно было преодолеть с помощью контрмагии и периодического самосуда, позволяло крестьянам оправдаться и восстановить некоторое подобие равновесия в своей жизни.

Колдовской культурный репертуар у русских крестьян также имел сильный религиозный компонент в виде кликушества, для которого предлагался иной вид искупления – духовный. Сочувственное отношение к одержимым демонстрирует, как русская крестьянская культура позволяла людям играть роль больных и освобождаться от обязательств. Принимая мировоззрение, допускавшее существование злых духов, одержимые могли воспользоваться свободами, предоставляемыми им их обществом. Они искали избавления от своих демонов у духовных целителей, часто в удаленных монастырях, и обвиняли людей, которые, по их мнению, были ответственны за их состояние. Ритуальная драматизация одержимости позволяла кликушам сообщать окружающим о своих внутренних потрясениях и искать немедленного избавления от своих недугов. Однако, как в случае с любой болезнью, не всех можно было вылечить. И вопли одержимых не ограничивались деревней или монастырем, а выходили далеко за их пределы, привлекая внимание писателей, этнографов, психиатров и юристов.

Глава 3. Литературные и этнографические образы

Интерес русской интеллигенции XIX века и последующие исследования русского крестьянства оказали глубокое влияние на способы, которыми образованные русские боролись со своей национальной идентичностью. Эти же исследования сформировали и растущую культурную пропасть между интеллигенцией и крестьянством. Известные дебаты славянофилов и западников 1830–1840‐х годов значительно повлияли на идеи XIX и начала XX века, поскольку писатели, этнографы, юристы, врачи, правительственные чиновники и революционные деятели неоднократно переоценивали историю России, позицию России на мировой арене и ее будущее во внутренней и внешней политике. Критический анализ государственных, экономических и духовных институтов России порождал важные споры по поводу того, на каком пути оказалась Российская империя, а также по поводу последствий вестернизации и секуляризации, начатых Петровскими реформами. Вера в исключительность России столкнулась с убежденностью в том, что Россия должна еще больше приблизиться к достижениям западноевропейской цивилизации. И в какую бы сторону ни склонялась мысль российской интеллигенции, приходилось учитывать миллионы крестьян, до 1861 года не обладавших личной свободой и куда меньше подверженных влиянию западного мира.

Под влиянием немецкого романтизма и центральной роли, которую немецкие философы отводили народу в определении нации, русские литераторы и интеллектуалы в начале XIX века начали знакомиться с миром русского крестьянства. То, что начиналось как домашние исследования в комфортабельных креслах, к 1840‐м годам превратилось в вылазки в деревни для сбора народных стихов, сказок, обычаев и верований. Интерес к повседневной жизни крестьян привел к появлению большого количества художественной и научно-популярной литературы, порой идеализировавшей крестьянство как вместилище истинной русскости и ключ к уникальности России. В иных случаях подобные тексты просто заимствовали элементы крестьянской культуры, чтобы передать ощущение инаковости, экзотичности. Иногда же в периодической прессе появлялся призрак отсталой «темной» массы, в своем невежестве и пьяном оцепенении действующей как основной тормоз на пути России к превращению в современную западную нацию. В этом контексте и следует рассматривать интерес русских литераторов и этнографов к таким явлениям, как кликушество, колдовство и вера