Спаситель постарался улыбнуться, а потом повалился, не раздеваясь, на кровать.

– Что с тобой? – встревожилась Луиза.

– Ничего. Разбуди меня в понедельник утром.

* * *

Матье Козловский проснулся утром в субботу счастливым. Он видел во сне папу, а этого с ним еще не случалось никогда. Его отец медленно угасал в больнице, и память об этих мучительных днях оставалась такой острой, что Матье не мог смотреть старые фотографии и слушать певцов, которых любил отец, – Бреля, Монтана, Мулуджи. Но с тех пор, как Матье узнал, что и он тоже скоро будет отцом, ему вновь захотелось листать альбомы с фотографиями, слушать пластинки, восстановить в памяти прошлое. Николя – так звали его отца – занимал в детстве Матье совершенно особое место. Мама часто лежала в больнице – чем она болела, он не знал, – и даже когда бывала дома, то чаще всего не поднималась с кровати. Всем занимался отец и умел делать все: гладил белье, взбивал шоколадный мусс, чинил водопровод и мотоцикл, работал на огороде, помогал с задачами по геометрии. Когда маленький Матье говорил приятелям «мой папа», то этим было сказано все.

Запел телефон, вызвав Матье из воспоминаний. Звонила Фредерика. «Ты свободен в воскресенье во второй половине дня? Мы могли бы пообедать в “Шанселлери”». Козловский покосился на дверь, она была закрыта. Донован принимал душ, но мог войти в любую минуту. Он торопливо ответил: «Договорились. До завтра». Но что сказать пареньку-шоферу из фирмы «Убер», который в это воскресенье не работает? Матье вышел на кухню и увидел, что Донован сидит и завтракает.

– Забыл тебе сказать, – начал он, – я завтра обедаю с директором нашего лицея и его женой. Совсем вылетело из головы…

Он прибавил уйму лишних, не идущих к делу подробностей, упомянув и трогательную собачку директора, и старомодные наряды его жены, и все время смотрел на хмурое лицо своего друга. Козловский не умел врать, и это было ясно с первого взгляда. Однако Донован продолжал намазывать маслом кусок поджаренного хлеба, не выражая никаких эмоций. Матье счел, что удачно вышел из положения, и пошел обратно в спальню, чтобы примерить перед зеркалом новую рубашку в стиле Мао и посмотреть, подойдет ли к ней шляпа.

– А это что?!

Матье вздрогнул. У Донована была отвратительная привычка неожиданно врываться к нему в комнату.

– Что это такое, а?! – Донован протянул ему листок бумаги.

Матье узнал список детских имен.

– Ты шаришь по моим карманам? – осведомился Козловский, преувеличивая изумление, потому что давно понял, что так оно и есть.

– Валялся возле гардероба.

У Козловского сразу возникло несколько вариантов ответа: он мог обвинить Донована во лжи, мог сказать, что его крестница ждет ребенка и он подбирал имена или что это имена персонажей его будущего романа. Почему-то ему понравился третий вариант.

– Романа? – злобно переспросил Донован с откровенным недоверием. – Ты, что ли, пишешь роман?

– Да, и что?

Козловский, хоть и кипел от возмущения, внезапно внутренне подобрался. Инстинкт самосохранения подсказал, что поблизости притаилась опасность. Донован смял записку в комок и швырнул его в лицо отражения Козловского в зеркале.

– Не иначе, будет бестселлер! – с издевательской, наглой ухмылкой бросил он. И ушел на работу, хлопнув дверью.

Матье только несколько минут спустя понял, что стоит застыв, не в силах пошевелиться.

– Дальше так продолжаться не может, – пробормотал он.

Им пора расстаться, он перевернет страницу и заживет совсем другой жизнью, начнет готовиться к появлению на свет своего малыша. А сейчас, чтобы успокоиться, послушает, например, Мулуджи. С первых слов песни: «Незабудка или роза – символичные цветы, мак – сорняк, земная проза, что любить в нем можешь ты?» – он вдруг почувствовал себя беззащитным маком.

Дослушай песню, все поймешь.

Песня звучала очень громко, но Матье все-таки расслышал дыхание у себя за спиной, и сердце у него на секунду остановилось.

Она спала средь бела дня

Матье обернулся. Донован стоял перед ним, засунув руки в карманы.

– Ты… Ты не ушел?

Дон хлопнул входной дверью, а сам остался дома. Притворился, что ушел. Зачем?

– Ты врешь. Ты мне все время врешь, – сказал Дон.

Ревность Дона была маниакальной, но говорил он правду: да, Матье не делился с ним своим секретом, поэтому вид у него был виноватый.

– Имена на листке, – продолжал Донован глухим от ненависти голосом, – твои любовники и любовницы.

– Не говори глупостей, Донован. Что за глупые выдумки?

Донован вытащил из кармана нож, тот самый, что только что лежал на столе в кухне во время завтрака.

– Ты с ума сошел? Убери сейчас же!

Но на рубашке у нее,

Матье отшатнулся от направленного на него ножа, глядя на него как завороженный. Он не мог оправдаться, не мог разубедить того, кто держал его в руке… Он мог только инстинктивно заслониться руками.

Алела кровь, алела кровь,

– Папа! – позвал на помощь Матье.

Нож ударил. И еще раз! И еще!

– Папа, – снова позвал Козловский и потерял сознание.

А Мулуджи допел последние слова своей песни:

Как маленькие маки, друг, как маленькие маки.

Вот уж кто был действительно счастлив в доме номер 12 по улице Мюрлен, так это Миу. В ночь с воскресенья на понедельник кот-толстяк последовал за Жово и вместе с ним прошел через дверь, отделяющую жилую половину дома от рабочей. Теперь он мог поваляться на ковре, а потом поточить о него когти в кабинете Спасителя, пока Жово дремал, устроившись в кресле.

– Что такое?

Миу и Жово насторожились одновременно.

– Опять?

Старый легионер дотащился до входной двери и, открыв ее, увидел Дидье Жерара.

– Я не вовремя? Конечно, надо было позвонить, простите меня…

Ни домашние, ни подчиненные никогда бы не узнали в этом просителе, так хотевшем, чтобы его любезно приняли, генерального директора фирмы «Роже Жерар. Красота – подарок растений».

– Но мне хотелось поблагодарить вас за невероятную проницательность: это был действительно цианид!

– Ноги-то вытер бы!