И, точно вспомнив что-то чрезвычайно спешное, рванулся от Глеба вместе с кранцем.

Глеб осторожно перелез через снаряды и пошел на ют. Настроение у него стало кислым. Он рассчитывал попасть на минную бригаду. Служба на броненосцах не прельщала его, он не любил эти громоздкие посудины, больше похожие на уездный город, чем на военный корабль. Но в штабе флота его весьма невежливо обрезали, заявив, что в военное время нет возможности считаться с какими-то там желаниями мичманов. Со стесненным сердцем он продолжал поиски вахтенного начальника, пока тот сам неожиданно скатился на него с трапа кормового мостика. Он был больше похож на кочегара, чем на представителя воинской чести и боевой готовности корабля. Через весь китель от плеча к поясу шла полоса ржавчины, локоть был порван, и обрывок материи болтался крылышком.

Только кортик, обязательная регалия вахтенного начальника, указывал на его звание.

Глеб взял под козырек.

— Мичман Алябьев. Назначен на корабль.

Вахтенный начальник полоумно уставился на Глеба.

Медленно сообразил и вяло козырнул.

— Здравствуйте. Руки не подам — не руки, а совки для сажи, черт знает что. Собственно, вам нужно явиться к старшему офицеру, но сам дьявол не скажет вам, где сейчас старший офицер. Кажется, он уехал ругаться с командиром порта… Куда? Куда прешь, строфокамил? — Вахтенный начальник прыгнул, как тигр, через крышку люка, схватил за плечи матроса, тащившего бачок с краской, повернул его и, дав должное направление, отдуваясь, вернулся к Глебу.

— Отправляйтесь пока к командиру. Может быть, он скажет вам что-нибудь путное, хотя сомнительно. Командир у себя. Спуститесь вниз, спросите вестового. А я извиняюсь.

Вахтенный повернулся и помчался на шкафут. На бегу обернулся.

— Фу черт, забыл. Лейтенант Ливенцов, прошу любить и жаловать.

Глеб засмеялся. Спустившись в кают-компанейский люк, он спросил у вестового путь в командирскую каюту. Вестовой провел его и сдал на руки командирскому вестовому.

В командирском салоне за столом, разбирая бумаги, сидел капитан первого ранга, широкоплечий и приземистый. Голубой отсвет иллюминатора обливал глазурью его лысину. Он вскинул от бумаг жесткую, как из проволоки, рыжую бороду с проседью.

Выслушав представление Глеба, он поморщился, пожевал губами и ворчливо сказал:

— Вряд ли вам придется что-нибудь делать, пока не утрясется мобилизационный бедлам. Включиться сейчас в корабельную жизнь новому человеку немыслимо. Только будете путаться и сбивать. Вообще же войдете в состав второй вахты. Отправляйтесь к лейтенанту Калинину. Больше ничего вам сказать не могу — голова кругом идет. Эк вас нелегкая принесла в такую минуту.

Ошарашенный Глеб вылетел из салона в коридор, пожал плечами.

«Приемчик! Ну и хамло, кажется, командир, — подумал он, направляясь опять на палубу. — А впрочем, действительно, я свалился как снег на голову в сумасшедший дом».

Лейтенанта Калинина на палубе не оказалось. После долгих расспросов артиллерийский унтер-офицер направил Глеба к лейтенанту.

— Их высокоблагородие в каюте. Я им только что снес погребные ведомости.

Снова нырнув под палубу, Глеб постучал в дверь указанной каюты.

— Вы ко мне?

Перед Глебом стоял высокий, очень высокий лейтенант, в расстегнутом кителе. Худое лицо, желчное и суровое, мягчили серые внимательные глаза. Гладкую прическу пепельных волос рассекала посередине плотная серебряная прядка.

На груди подрагивал на двухцветной ленточке офицерский «Георгий».

— Так точно, господин старлейт. По приказанию командира. Мичман Алябьев. Сегодня прибыл из Петербурга и назначен на корабль. Командир приказал быть во второй вахте и явиться к вам.

— Садитесь.

Лейтенант протянул длинную ладонь, всю из костяшек. Показалось — сожмешь, и костяшки защелкают, как кастаньеты.

— Как ваше имя, отчество? Глеб Николаевич? А меня зовут Борис Павлович. Следовательно, как и полагается — Глеб к Борису.

Лейтенант засмеялся жестяным смешком, и Глеб увидел, как его правая щека вдруг дернулась тиком, противно искажая приятное, почти красивое, если бы не некоторая холодноватая жесткость черт, лицо. Лейтенант сжал губы, видимо пытаясь преодолеть тик, но судорога повторялась еще сильнее. Он потер щеку ладонью.

— Не обращайте внимания, — сказал он Глебу, — идиотская штука. От цусимского купанья осталась — никак избавиться не могу.

«Цусима… Вот откуда крестик», — подумал Глеб и с еще большим любопытством посмотрел на лейтенанта.

— Я, видите ли, мой друг, — старший артиллерист этого ковчега. На якоре, как полагается старшему специалисту, вахты не несу, а в походе и вообще теоретически — вахтенный начальник второй вахты. Следовательно, будете у меня вахтенным фендриком. Помимо того — помощником ротного командира и башенным командиром левой носовой шестидюймовой. Должностей, как видите, много, но все это не так сложно, как представляется обыкновенному мичману. Во-первых, от одной обязанности — помощника ротного командира — я вас сразу категорически освобождаю. Читать матросские письма у меня в роте не полагается. Я этого жандармского свинства не люблю. Считаю долгом об этом сразу предупредить, чтобы не вышло потом неприятных коллизий. Если вы на это иначе смотрите — лучше сразу просите у старшего офицера переселения в вахту фон Моона. У него это в моде.

— Наоборот, — ответил Глеб, — я очень доволен, что вы избавляете меня от этой обязанности.

— Отлично. Предупредить не мешало. Разные моральные установки бывают. А сейчас в корпусе, кажется, усиленно прививают пинкертоновские склонности. Я же вас в первый раз вижу. Не обижайтесь.

— Да я и не думаю обижаться, — весело сказал Глеб. — Я вообще не обидчив.

— Есть. Предварительный контакт установлен. Теперь несколько слов о корабле и населяющих его чистых и нечистых. Начнем с командира. Наш патрон, капитан первого ранга Коварский, старый болван, ерник, в морском деле смыслит, как обезьяна в логарифмах. Главная специальность — порча пятнадцатилетних девочек, для чего на берегу имеет постоянное логовище у Соньки Шпис, достопримечательной севастопольской мегеры. Старший офицер, кавторанг Лосев, милейший мужчина. Был бы прекрасным настоятелем тихой обители. Для корабельной службы мало пригоден по вялости характера. Иногда бывает труслив до того, что даже с утвержденными начальством мнениями боится соглашаться. Но корабль знает, и если нас не утопят в первом бою — этим будем обязаны ему. Остальные офицеры — совершенная мразь, за исключением младшего штурмана, водолазного механика и, может быть, вас, поскольку я вас еще не