В электронной музыке, впрочем, как и в любой другой, Надя ничего не понимала. Она напрягалась, пытаясь различить в далеком шуме переливы скрипок и гудение труб, но вместо этого услышала шум дождя – сначала едва слышный. Это был тот самый августовский дождь, который застал их с Леоном вместе. Который свел их и заставил посмотреть друг на друга новыми глазами.

«Как интересно получается… – подумала Надя, трогая пальцем обивку дивана, в которую она почти уткнулась носом. – Если бы мне не захотелось тогда попить воды, я бы не вышла на Алькину кухню, не разговорилась с Леоном. И ничего бы не произошло… Или нет, не так – если бы бестолковые куклы Лилька с Райкой заплатили за свои номера в санатории, Альбине не пришлось бы за мной приезжать и выручать меня. Я бы преспокойно пожила там еще пару дней, а потом бы тихо уехала оттуда своим ходом. Но обстоятельства сложились таким образом, что мы с Леоном влюбились и едва не отправили Альку на тот свет… Во всем виноваты дурацкие обстоятельства. И что это значит? А это значит то, что человек не властен над своей судьбой. Как карты легли, так оно и случилось. Но, с другой стороны, мы с Леоном расстались благодаря нечеловеческому усилию воли. Мы изменили свою судьбу. Значит, человек над ней все-таки властен?»

…Это был уже не дождь. Музыка – нежная, печальная, стремительная и радостная – вдруг заполнила всю комнату. В ней было все. В отчетливо звучащей мелодии отразились оттенки чувств, тончайшие настроения, мимолетные впечатления…

Надя оцепенела, захваченная звуками, – они несли ее куда-то вперед, вверх, они баюкали и будоражили ее. Словно тот, кто сочинил музыку, был рядом. И говорил с ней – теми единственными, главными словами, которые можно услышать только раз в жизни.

Леон с помощью музыки объяснялся Наде в любви.

«Ты самая лучшая, – как будто говорил он. – Я тебя люблю. Нежно и страстно. Я думаю только о тебе. Ты моя, несмотря ни на что. Я тебя обнимаю, я тебя целую, я проникаю в глубь твоего сердца. Я везде в тебе. И вообще, с чего ты взяла, что мы сейчас далеко друг от друга? Мы вместе! И до конца жизни мы будем вместе. И даже у гробового входа мы будем думать только друг о друге, не страшась смерти. И там, дальше, бесплотными тенями мы будем летать по коридорам времени в ожидании Страшного суда и предстанем перед богом – тоже вместе. Ты убежала, ушла, ты покинула меня, ты спряталась… Но все равно я тебя настигну, я прольюсь на тебя золотым дождем. Ты моя. Я тебя люблю. Нежно и страстно…»

Надя узнавала мелодию, которую когда-то наиграл ей Леон на рояле. Теперь она была оформлена и завершена с помощью компьютерной обработки, наполнена мощью.

Мороз пробежал у Нади вдоль позвоночника – так хороша была эта музыка. Даже не совершенством своим, а тем, что Леон с ее помощью смог сказать Наде все.

«Я тебя тоже люблю, – сказала она, бесцельно водя пальцем по жесткой ткани, которой был обит ее диван. – Ты мой».

Леон не был ее, он остался с Альбиной. Они потеряли друг друга – навсегда.

Бурлящая стихия музыки дошла до своей кульминации, а затем стала рассеиваться, распыляться, замирать, истаивать. Остались лишь какие-то звуковые блики – миражи тембров, эхо, отзвуки… Наконец и они затихли.

Вокруг была тишина.

Надя закрыла глаза. Только сейчас она поняла, какая могла бы у них с Леоном быть любовь. «Лучше этого у меня ничего не будет, – сказала она себе. – Сколько мы с ним встречались? По пальцам можно пересчитать наши встречи, но они – единственные счастливые дни в моей жизни…»

В конце сентября, когда бушевало позднее бабье лето, Альбину выписали из больницы. Она позвонила Наде уже из дома и говорила с ней ласково и спокойно. Потом позвонила Лиля.

– Альку выписали, ты знаешь, – деловито сообщила она.

– Да, знаю… Мы с ней говорили час назад.

Лиля потрясенно замолчала, а потом произнесла торжественно:

– Наша Альбина – святая. Она простила тебе такое…

И тут в первый раз за довольно долгий промежуток времени Надя наконец вспомнила о том, что уже давно ее мучило и не давало покоя.

– Лиля, ты не хочешь со мной встретиться?

– Сейчас? Ну, не знаю… Адам должен завтра утром приехать, а на сегодня я записана к парикмахерше. Слушай, Шелестова, я у себя нашла несколько седых волос – ужас, ужас…

– Что ты хочешь, бальзаковский возраст, – философски произнесла Надя.

– Ты спятила – мне всего тридцать! – возмутилась Лиля.

– А ты, Лосева, двоечница, классики не знаешь! Бальзак написал роман «Тридцатилетняя женщина» – как раз про этот самый возраст.

– Да ну…

– Я тебя уверяю! Другое дело, что в его времена люди старели раньше, быстрее. Теперь бальзаковский возраст наступает гораздо позже – лет в сорок, а то и в пятьдесят…

– Вот видишь!

– Все равно, Лиля, заезжай ко мне после твоей парикмахерши, поболтаем. У меня и бутылочка винца есть, красного, сухого…

Надя хорошо знала, чем можно соблазнить Лилю, и хладнокровно пользовалась этим.

Лиля прибыла вечером, в простеньком свитере и джинсах (демократичные идеи от известных кутюрье), благоухая средствами для ухода за волосами. Выглядела она чудесно, правда, с порога принялась ругать свою парикмахершу.

– Гулька – зараза и сволочь! Сверху срезала сантиметра два лишних, а сзади, наоборот, какие-то хвосты оставила… – затараторила Лиля и стала вертеться перед зеркалом, висевшим в Надиной прихожей.

– Лиля, да все в порядке…

– Нет, ты не понимаешь! Привыкла вечно с каким-то хвостом ходить, а вот я могу только с распущенными волосами… Кстати, ты видела, какие я ботинки для осени прикупила?

– Можешь не снимать – они у тебя, пожалуй, будут чище, чем мой пол, – одобрительно кивнула Надя.

– Ну да, я только что из машины, по улицам в них и не ходила совсем…

Надя не могла приступить к задуманному разговору сразу, она медлила и сомневалась – не хотелось нарваться на ложь. Следовало сначала усыпить Лилину бдительность и только потом, медленно, постепенно, не дав опомниться, вывести подругу на чистую воду.

– Ты как, закончила с тем переводом? – спросила Лиля, проходя на кухню. – О, вот и винцо… Мне только рюмочку, символически – я же за рулем как-никак…

Надя налила вино в бокалы.

– За что?

– За нашу дружбу, само собой… – засмеялась Лиля. Они чокнулись.

– О чем ты спрашивала? Ах да, о переводе… Да, закончила, и меня уже новой работой загрузили. Дали второй роман этого Клапке. «Гибель вселенной» называется.

– Что-то астрономическое? – поинтересовалась Лиля, закусывая вино ломтиком сыра.

– Нет, художественный текст… Гибель вселенной – это в переносном смысле.

– А-а, вот оно что!

– Кстати, говорят, что Клапке в Москву скоро приедет, – задумчиво произнесла Надя. – То ли наше издательство его пригласило, то ли русский ПЕН-клуб – я пока точно не знаю… Но в любом случае придется с ним встретиться.