– Да, понял…

– Сейчас хлопцы отвезут тебя на автосервис, – кивнул Собакин в сторону «близнецов». – Стекло вставить надо, а то далеко без стекла не уедешь, на первом же посту остановят. Потом поедешь домой. Понятно?

– Вы меня отпускаете?! – сказано это было таким тоном, словно парню предложили отправиться на Марс.

– Да. Возвращайся домой. Передай хозяину: ездить сюда не надо. Вам русским языком два раза сказали: НЕ НА-ДО! Говорю в третий раз. Не надо. Ты понял, нет?

– Да… Я…

– С любым, кто попробует здесь заниматься «бизнесом», поступят точно так, как сейчас поступили с твоими корешами. Тебе все понятно?

– Да, все понятно. Григ… Икх… Григорий Ефимович…

– Ну?

– Спасибо вам… – У Эдика вдруг задрожали губы – он упал на колени, обнял ноги Собакина и, кривя рот в плаксивой гримасе, стал всхлипывать: – У меня мать… Ыыы… мать одна – учитель… заслуженный… она бы не вынесла… Ыыыы!!!

– Про мать вспомнил… А про тех матерей, у которых дети сдохли от вашей дури, не хочешь вспомнить?! – Собакин, зло скривившись, оттолкнул Эдика и пошел к машине: – Все, я сказал! Домой. Расскажи, что видел. И передай слово в слово все, что я сказал.

– Я передам…

Вася у нас поэт. По моим наблюдениям, эта порочная страсть жила в нем не всегда – она проявилась сравнительно недавно, когда разведчик стал работать в команде.

Объективно оценить его опусы довольно сложно: с точки зрения любого вменяемого литератора они маразматичны и непредсказуемы, как резиновая бомба, – куда прыгнет следующая строфа, совершенно непонятно.

Однако в Васиных скабрезных стишатах есть некая изюминка, которая нравится суровому ратному люду. Нам то бишь. Вася это знает. Родив очередного рифмованного уродца, он никогда не упустит возможность вкусить заслуженной славы. Обычно он подкидывает тетрадку со своими виршами на видное место и терпеливо ждет, когда кто-нибудь обратит внимание и прочитает. А потом сурово и гордо выдает: «Ну, давайте, критикуйте!» (хвалите меня, хвалите – я красавец!).

В этот раз тоже все было в соответствии с устоявшимся ритуалом: утомленные ночными приключениями, мы с Валерой после завтрака прилегли отдохнуть (к приезду шефа надо быть бодрыми и свежими), а Вася засел на кровати со своей тетрадкой. А когда мы проснулись через часок, я обнаружил, что Вася как-то задумчив, а на столе лежит раскрытая тетрадка со свеженьким хокку-танко-лимериком.

Ага!

«Как на Дрезденской, на мыловарне

Бился в патрубке парубок гарный

И под рокот прощальный турбин

Ухмылялся фельдфебель-блондин.

А потом прилетела невеста (америкозочка,

на полставки в ВВС),

Разнесла к епеням это место.

Чем теперь оберст Шац моет руки,

Нам с тобою, увы, неизвестно…»

(Разнесла – это значит произвела плановое бомбометание.)

– Там что – космодром? – мечтательно таращась в окно, уточнил Ростовский.

– Не понял… При чем здесь космодром?!

– Ну… Турбины рокочут… Патрубок, опять же…

– Надо же… – Вася презрительно оттопырил нижнюю губу. – Какая узость мышления!

– Ни фига себе… – изумился Ростовский, выпадая из мечтательного состояния. – Серый, это ты научил?

– Костя.

– Вы – это… Прекращайте это дело! Вы чего творите? В кого превращаете боевого офицера?!

– Да я говорил Косте: зря ты так, не стоит. Но ты попробуй переубеди эту интеллигенцию…

– Не понял… Вы че, намекаете, что я тупой?

– Что ты, Вася, как можно! Просто ты специалист экстра-класса узкого профиля.

– Узкого?! А, так это у меня узость мышления, так, что ли?!

– Да ну, перестань! Узкий профиль предполагает концентрацию на каком-то определенном направлении, дисциплине. Только так можно достигнуть выдающихся успехов. А если распыляться по мелочам, пробуя охватить все, ничего хорошего из этого не выйдет. Потому что человек – не робот, у него есть определенный запас прочности и границы потенциала.

– Ага… Ну, если так… А как стих?

– Да стих классный, что и говорить.

– Не, вы давайте – объективно. Покритикуйте, может, где там перегибы или это… эмм… а! фабула хромает – во.

– Боже мой… – Ростовский схватился за голову. – Неудивительно, что тебя после всего этого какая-то тупая бабка ловит прямо в форточке.

– Она не тупая. – Вася густо покраснел. – Она эта… фурия, короче. Оч-чень хитрая! И коварная. А потом, ну кто без разведки сразу лезет?! Я же тебя предупреждал: ни фига доброго из этого не выйдет.

– Да, Вася, извини – это я во всем виноват. С меня ящик сгуща.

– Ну, добро. Так что там насчет стишка?

– Стих классный. – Ростовский взял с Васиной тумбочки Воннегута и «Фабрики смерти Третьего Рейха» и, как бы взвешивая, покачал их в руках. – «Фабрики» читал, давно, правда… А эта про что?

– Не читал, что ли? – Васины глаза стали размером с юбилейный рубль.

– Не-а…

– Ну ты даешь, Козаностра!

– Эээ… Может – Казанова?

– Да по фиг, кто! Главное – где, кому и в какой позиции! Ты что, разве можно мимо таких книг проходить?!

– Так про что тут?

– Ну – про что… Про жизнь! Про людей. Про войну… Да, там еще америкосы неправильно Дрезден бомбили.

– А, понял – это насчет той варварской бомбардировки Дрездена. Понял… Вот собственно в Дрездене, по-моему, не варили мыло из людей… Но в принципе понятно: у тебя в голове получилась мешанина из двух книг…

– У самого у тебя «мешанина»! Ты давай объективно критикуй! Типа – рифма, размер там, то да се…

– Так… Ну, парубок – понятно, какого-то хохла ненароком замылили… Но почему «в патрубке»? Может, лучше будет «в камере»?

– Не, лучше – да. Хотел сразу «в камере». Но… Не звучит. Аллитерация не та!

– Че-го?!!!

– Да тебе не понять… Ну, короче, «патрубок» и «парубок» – это круче. Такая… плюющая аллитерация.

– Ой, бл…! Вот же довели человека…

– Да хорош прикалываться! Стих – как?

– Вася, не показывай этот стишок Глебычу.

– Почему?

– Закритикует насмерть. Вася, ты патрубок видел?

– Не понял… Намекаешь, что я в технике совсем тупой?

– Вась, человек в патрубок не влезет! Если только это не патрубок ракеты-носителя! Я потому и спросил: там что – космодром? Фашистские космонавты варят мыло из хохлов?!!

– Не, погоди… Ты че, намекаешь…