Перед тем как отправиться в пожизненную ссылку, он инстинктивно пришел в то единственное место, где был по-настоящему счастлив. Там он бегал взапуски с молодыми придворными дамами, там плавал легкий призрак Жозефины…

Вечером, грустный и охваченный меланхолией, он обошел парк под руку с Гортензией. За решеткой парка собралась толпа приехавших из Парижа людей. Увидев его, люди закричали:

– Да здравствует император! К оружию! Не уезжайте! Долой Бурбонов!

Вдруг какой-то человек крикнул:

– Да здравствует Папаша-фиалка!

– Почему они так меня зовут? – спросил император.

– Когда вы были на острове Эльба, – пояснила Гортензия, – ваши гвардейцы-ворчуны говорили друг другу: «Он вернется, когда зацветут фиалки». Так вас и стали звать.

Наполеон улыбнулся:

– Так вот почему все женщины от Гренобля до Парижа бросали мне фиалки…

Затем мечтательно произнес:

– Какая замечательная страна Франция… Как бы мне хотелось посвятить себя ее счастью… Если бы я выиграл это последнее сражение, если бы сумел привезти в Париж императрицу и сына, то никогда больше не стал бы воевать… Я правил бы страной и занимался садом. Мне всегда нравилось садовничать… В Порто-Феррайо я сам копал землю, рыхлил ее, сажал цветы… Счастливая страна и прекрасный сад! И тогда народ имел бы полное основание звать меня Папашей-фиалкой…

И с этими мирными, но – следует признать – запоздалыми мыслями он отправился спать с дамой для чтения королевы Гортензии, которая, как говорили, «любила, когда гладили ее муфту»…

Наутро следующего дня Наполеон отправил Бекера попросить у Правительственной комиссии, возглавляемой Фуше, разрешение выехать в Рошфор, где он намеревался сесть на корабль, отплывающий в Америку.

В ожидании ответа он уселся с Гортензией на скамейку в парке и снова углубился в воспоминания.

– Бедная Жозефина, – сказал он. – Не могу привыкнуть к тому, что ее здесь нет. Мне все время кажется, что я вижу, как она выходит на аллею и срывает одну из роз, которые она так любила.

Гортензия заплакала. Он взял ее руку в свои ладони и продолжил:

– К тому же сейчас она была бы счастлива. У нас был только один предмет ссор: ее долги, за что я ее поругивал. Она была женщиной в полном смысле этого слова. Подвижной, живой, сердечной… Скажите, чтобы мне сделали ее портрет в медальоне…

Вечером возвратился Бекер. Правительство разрешило Наполеону выехать в Рошфор, но запретило подниматься на борт корабля прежде, чем ему пришлют паспорт. Фуше этим решением убивал сразу двух зайцев: убирал бывшего императора подальше от Парижа и делал его пленником в Рошфоре.

Наполеон почувствовал ловушку.

– В таком случае я никуда не поеду, – сказал он.

И отправился принять мадам Дюшатель, которая, заливаясь слезами, приехала, чтобы в последний раз доказать ему свою верность. Тронутый этим, он увлек ее в одну из комнат, где смог пылко выразить ей свою признательность…

27 июня, в то время как английские и прусские войска приближались к Парижу, Наполеону нанес визит барон де Меневаль, привезший с собой маленького Леона, сына, которого произвела на свет в 1806 году Элеонора Денюэль де Лаплень.

Вот как Гортензия описала эту сцену:

«В полдень император прислал за мной. Он был в своем садике с человеком мне не известным и с ребенком, которому на вид было лет девять-десять. Отведя меня в сторонку, император сказал:

– Гортензия, взгляните на этого ребенка. На кого он похож?

– Это ваш сын, государь. Это – портрет короля Римского.

– Вы так полагаете? Что ж, пусть так. Хотя я никогда и не считал, что у меня нежное сердце, но при виде его почувствовал волнение. Вы явно в курсе относительно его рождения. Откуда вам это стало известно?

– Сир, об этом очень много говорили в народе. А эта схожесть подтверждает мне, что люди были правы.

– Признаюсь вам, что я очень долго сомневался в том, что он – мой сын. Однако же я поместил его в один из парижских пансионов. Человек, который взял на себя заботу о нем, написал мне, чтобы узнать о моих намерениях относительно его дальнейшей судьбы. Я пожелал увидеть его, и его сходство с моим сыном меня поразило.

– Что вы намерены с ним сделать? Сир, я с удовольствием позабочусь о нем, но не кажется ли вам, что это может дать пищу для сплетен обо мне?71

– Да, вы правы. Мне было бы приятно знать, что он при вас, но злые языки не преминут сказать, что он – ваш сын. Когда я обоснуюсь в Америке, выпишу его к себе.

И тогда он вернулся к человеку, ожидавшему поодаль. Я подошла к этому ангельски красивому мальчику. Я спросила у него, доволен ли он своим пансионом и как он развлекается. Он ответил, что в последнее время его товарищи по пансиону стали драться между собой и разделились на две партии: одни звали себя бонапартистами, а другие – бурбонистами. Мне захотелось узнать, в какой партии был он.

– В партии короля, – сказал он мне.

А когда я спросила – почему, он ответил:

– Потому что я люблю короля и не люблю императора.

И я поняла, что он даже не подозревает о своем происхождении и не знает, с кем приехал повидаться. Мне его позиция показалась до того странной, что я спросила его о причинах нелюбви к императору.

– Причин никаких нет, – повторил он мне, – разве только то, что я состою в партии короля.

К нам подошел император. Он отпустил человека, которому было поручено заботиться о ребенке, и отправился обедать. Я пошла следом. Он все время повторял:

– Его облик взволновал меня. Он похож на моего сына. Вот уж не думал, что могу испытать те чувства, которые он во мне вызвал. Так, значит, и вас, как и меня, поразило это сходство?

И весь обед прошел в таких разговорах»72.

Во второй половине дня Маршан повстречал в Рюэле мадам де Пеллапра, которая не решалась без приглашения явиться в Мальмезон. Она узнала, что Фуше вступил в контакт с бароном де Витролем, агентом Людовика XVIII, и хотела предупредить об этом бывшего императора.

За несколько недель до битвы при Ватерлоо мадемуазель Жорж передала Наполеону бумаги, обличающие министра полиции и доказывающие его измену. Так, в то время, когда Мария-Луиза забавлялась с Нойпергом, некоторые женщины старались помочь мужчине, которого они любили. «Поступая так из преданности, – пишет Фредерик Массон, – даже те из них, кто менее всего разбирался в политике, его агенты и осведомительницы, действовали скорее инстинктивно, нежели сознательно, и давали советы, которые заслуживали того, чтобы им следовать…»73

Наполеон приказал привести мадам де Пеллапра в Мальмезон, выслушал информацию касательно Фуше и со смехом сказал ей:

– Расскажите-ка мне лучше, что вы делали после моего отъезда из Лиона… Позволю заметить, что вы послужили моему делу весьма забавным способом…