Мужская зона

Единственное время, когда мы пересекаемся с мужчинами, – это когда мы выходим в общий холл в столовую или за таблетками. Но я до сих пор не понимаю, можно ли нам общаться. Не переброситься парой фраз в очереди, а именно поговорить. В правилах об этом не сказано, но у медсестёр точно есть мнение на этот счёт.

Не могу сказать, что пациенты жаждут общения с другой половиной. Я говорила об этом с несколькими девушками, и все сказали, что боятся мужчин.

Понимаю.

А про себя думаю: «Да, это ещё одна причина не доверять своему врачу».

.

Мужчин, конечно, снова меньше. Вот есть, например, мужчина по имени А. Он сюда попал после развода с женой. И судя по его активности в отношении женской половины, он пришёл, чтобы найти новую. А. рассыпается в комплиментах и много шутит. Его уже готовят к выписке.

.

Другой похож на Слендермена: высокий и худой, руки-палки. Голова бритая. Стоит за мной в очереди за таблетками. Другой спрашивает:

– А где ты взял кефир?

– Я? Я тут совсем недавно.

– Да нет, кефир ты где взял?

– Мгм.

– У тебя сейчас в руках была упаковка кефира, где ты его взял?

– Я сейчас лежу в пятой палате…

– Кефир. Кефир тебе дали в столовой?

– Я там пока что один…

– У тебя в кружке кефир, где его раздают?

– А, кефир. Да, в столовой.

.

Как-то вечером я выслеживала финального босса (санитарку), чтобы открыть душевую. Я шла по пустому коридору, как вдруг из темноты столовой меня окликнул голос:

– Девушка, девушка, идите сюда.

Я обернулась. Мужчина просто пришёл в столовую, куда нельзя ходить по одиночке, и уселся с телефоном. Ничего такого, да?

Нет.

Решительно иду дальше, стучусь, но ответа нет. Все зря – санитарка в другом месте. Иду обратно.

– Девушка, да вы не бойтесь, идите сюда.

Игнорирую.

.

Этот самый странный. Он просто пришёл в женское отделение и уселся на диван перед телевизором. Мне объяснил, что пришёл за сигаретами, которые выдают раз в несколько часов.

Мы разговорились. Он только-только прошёл курс терапии током. Я резко повернулась к нему:

И как?

Не помогло. Я расстроенно выдохнула. И так бывает.

Мы долго говорили о том, какой путь он проделал, чтобы приехать сюда. Как долго он лечился в своём городе. Как жил надеждой, что в Москве ему помогут. О том, что он не знает, на что надеяться теперь.

На следующий вечер он снова пришёл, чем вызвал неприкрытую агрессию со стороны всех девушек. Оказалось, он начал ходить по палатам и спрашивать сигареты, чем нарушил безопасное пространство, которое мы все создаём каждую минуту.

Но теперь он лежит на диване, не давая другим присесть.

Я подхожу к девочкам и моментально заряжаюсь от них недовольством. Сейчас по телевизору должен быть сериал про слепую ясновидящую, в он занял три самых удобных места. Такие ритуалы нарушать нельзя.

Мы говорим как ни в чем не бывало, но каждая иногда поворачивается, чтобы упрекнуть, задеть его чем-то. Он прикрыл глаза рукой, словно собирается вздремнуть.

Медсестра, которая за всем наблюдает, делает очень слабые попытки вывести его отсюда, а в какой-то момент уходит сама. Он резко встаёт и подходит к ящикам ее стола.

Мы оцепенели. Там лежат наши вещи, запрещёнка.

Мы ругаем его, но никто не решается подойти. Выходит медсестра, видит всю картину: «А ты думал, ты так легко их найдёшь?»

В какой-то момент я устала от негатива и ушла в свою комнату. Н. вернулась чуть позже. Я спросила, как там обстановка.

– Ну, он вломился в кабинет к заведующему, теперь вызвали охрану.

Сегодня я его уже не видела.

15 июня

Вы не просили, но я написала…

Самая странная побочка

В какой-то момент препаратов стало настолько много, что в организме произошли перемены на гормональном уровне – повысился пролактин. И что в итоге вышло? Месячные пропали на долгие и прекрасные 150 дней (и начались они, конечно, когда я надела белые джинсы). Уходя, они оставили презент, который я долгое время с ними не связывала, – молочные выделения из груди. Нет, вы прикиньте? Организм что, подумал, что я после родов восстанавливаюсь? Как, просто как?!

Я не знаю, я в ужасе или восторге от того, как странно все устроено. Иногда мне кажется, что я совсем не знаю свое тело.

Я, конечно, консультировалась с врачами, но найти специалиста, который может увидеть связь между психопрепаратами и физиологией оказалось сложно. Неочевидный плюс госпитализации заключается как раз в том, что здесь есть самые разные специалисты, которые всегда действуют с оглядкой на фармалечение.

Почти хорошо

Медсестры помнят меня. Дают таблетки быстрее, чем я называю свою фамилию. Некоторые спрашивают, как я себя чувствую в этот раз, общаюсь ли с девочками. Называют Лерой или Валерой, и от этого становится тепло, словно мы все живем в одном большом доме.

Одна из моих любимых медсестер (выглядит как постный пирожок, но на самом деле яблочный пирожок) как-то зашла проверить холодильник, и сидя на корточках, повернулась:

– Как вам тут, девочки?

Она задала вопрос нам обеим, но смотрела только на меня. Ее участие наполнило меня благодарностью, и я поняла, что не хочу ее расстраивать.

Все чудесно, спасибо.

На самом деле я устала.

Больше всего – от своего врача. Когда мне назначили препараты, я спросила у него, что я принимаю. Он отказался говорить мне, потому что «гуглить начнёте».

В другой раз я спросила, какой диагноз стоит в моей карточке, ведь есть место для интерпретации симптомов. Он отвел взгляд: «Не помню. Посмотрю и скажу».

Не сказал.

Я устала от него окончательно в последний день в больнице. Он забыл выписать мне один из рецептурных препаратов, так что я гонялась за заведующим, чтобы исправить это.

Еще почему-то устала от еды – дешевых сосок с тушеной капустой, от котлет, которые на 90 % состоят из хлеба, а на оставшиеся 10 % – из сырого фарша. Устала от «подливок», которые выглядят так, словно кто-то их трижды пережевал и выплюнул.

Как-то после ужина я завернула к раздаточному столу и взяла два ломтика лимона. Засунула их в рот, чтобы что-то почувствовать. «Безвкусная еда – один из симптомов», – на автомате повторяю я про себя. Жизнь стала удивительно плоской, когда оказалось, что все эмоции можно оправдать болезнью.