«Глаза-то у тебя волчьи, затравленные», – с горечью вспомнил он слова отца. Вспомнил и усилием воли заставил себя разозлиться: обложили, сволочи, как волка, но попробуйте еще затравить.

Я вам не лох, ребята! Я через такое в Афгане прошел, чего вам в угарных пьяных снах не приснится…

И вот уже скрипят под ногами ржавые ступеньки винтовой лестницы, намертво впившейся в глухой торец дома. И хорошо проглядывается отсюда кусок пустынной в этот ночной час улицы. Порывистый ветер сбивает с деревьев мокрую листву и буквально до костей пронизывает Савелова.

«Я вас всех сделаю, сволочи! – крутится заезженной пластинкой в его мозгу. – Мне никак нельзя в ваши лапы! Я еще кресты, что висят на мне, у бога не отмолил…»

Но вот и последняя ступенька метрах в трех от мокрой, заваленной листьями земли. Спрыгнув с нее, он сразу метнулся в тень и прислушался. Никаких посторонних звуков, только тоскливый вой ветра да громыхание жестяной кровли на соседних домах.

Однако, пройдя вдоль темной гранитной стены до угла и выглянув на улицу, Савелов вынужден был снова вжаться в стену – напротив, под аркой трехэтажного дома, маячили четыре мужских силуэта. Холодный осенний ветер донес их сиплые голоса:

– Ну, блин, ночка, как у цыгана дочка!

– Дернем по граммульке, авось согреемся?

– Из горла, без закуси?..

– В подъезде у мента стаканом и чем заесть разживемся.

– А если объект там нарисуется? Упустим, блин!

– Не бзди – пока мы тут на ветру, он в теплой постели, поди, девятый сон досматривает.

Судя по всему, топтуны сговорились. Через некоторое время, горбатясь от пронизывающего ветра и прикрываясь газетами от дождя, четверо неприметных мужичков перебежали улицу и скрылись под аркой номенклатурного дома. Когда стихли их шаги, Савелов оторвался от спасительной стены, метнулся в соседний двор и проходными, исхоженными в детстве дворами быстро добрался до своей «Волги». Ищите теперь ветра в поле!.. – не обнаружив засады в кустах, довольно усмехнулся он.

Промозглый рассвет застал серую «Волгу» далеко за Тулой. Когда вдали на подъеме показалась дорога, пересекающая основную трассу, Савелов свернул на обочину и достал из кармана аккуратно сложенную карту с грифом: «Совершенно секретно». Так и есть – стратегическая бетонка, убедился он. – Только бы в дожде не напороться лоб в лоб на какой-нибудь ракетовоз с солдатиком-первогодком за рулем.

На перекрестке Савелов уверенно свернул на указанную дорогу, которую днем с огнем не отыщешь на обычных картах, и выжал из своей «Волги» все, на что был способен ее двухсотсильный «мерседесовский» двигатель. Он понимал, что его преследователи, опростоволосившись на московских улицах, будут пытаться во что бы то ни стало перехватить его в пути. Еще он знал, что сегодня спозаранку в квартиру отца вломится под благовидным предлогом «конторский» топтун в ментовской форме и, отрекомендовавшись, вероятнее всего, новым участковым, заглянет во все потаенные углы квартиры. Не обнаружив того, кого ищет, он устроит старику форменный допрос с угрозами и матюками. Впрочем, на матерщину академик Савелов умеет ответить такими трехэтажными форшлагами, что у «участкового» уши завянут. А потом они со злости начнут, если уже не начали, такой трезвон по всей стране, что телефонные аппараты и радиопередатчики задымятся…

Перво-наперво его оппоненты возьмут под контроль все основные магистрали, ведущие к Черному морю. Все, но вряд ли они догадаются искать его на стратегических дорогах ракетных войск, которые, незаметно соединяясь друг с другом под покровом густых лесов, покрывают квадратами почти всю европейскую часть страны. Разумеется, в век спутников и радаров для потенциального противника эти дороги – секрет Полишинеля, но внутри страны распространяться о них не принято. Способ исчезновения подполковника Савелова из Москвы по этому маршруту разработан и подготовлен самим многоопытным в тайных делах генералом Толмачевым.

После получаса бешеной гонки по пустынной бетонке Савелов свернул на незаметную, присыпанную палой листвой грунтовую дорогу, петляющую под раскидистыми лапами вековых елей. Грунтовка вывела его к крутому косогору, под которым до горизонта простиралась заросшая камышом и чахлым березняком болотина.

– Приехали! – сказал вслух Савелов, увидев между елей, неподалеку от косогора, стожок осенней отавы.

Под ним он обнаружил то, что там должно было быть, – серую «девятку» с форсированным двигателем, пятью канистрами бензина в багажнике и спецпропуском в запретную зону под лобовым стеклом. Перегрузив в «жигуль» из «Волги» инструмент и свои вещи, Савелов разогнал ее на прямом участке грунтовки и, резко крутанув руль вправо, выбросился в мокрую густую траву. Машина взлетела над косогором и, перевернувшись, тяжко ухнула в болото метрах в восьми от берега. Пока Савелов прихлебывал из крышки термоса горячий кофе, топь поглотила «Волгу».

Профессионально работают наши люди, оценил Савелов, заглянув под косогор. Место выбрали что надо, даже глубину болотины не поленились промерить. Допив кофе, он решил не задерживаться для отдыха, предусмотренного планом операции, и сразу погнал серую «девятку» к бетонке. Ей предстоял долгий путь.

Несколько раз пустынную дорогу перегораживали шлагбаумы военных КПП, но солдаты-регулировщики, увидев на лобовом стекле машины спецпропуск, сразу бросали руки к каскам и, не проверяя остальных документов, молча поднимали полосатые штанги.

Да-а, фирма генерал-лейтенанта Толмачева веников не вяжет! – вынужден был вновь признать Савелов. Все предусмотрел старый чекистский волкодав, думал он, всматриваясь из-за баранки в покрытую изморосью дорогу, разрезающую хвойные чащобы. Оттуда можно было в любую минуту ждать появления кабаньего выводка или лосиного стада.

– Чур меня, чур! – сказал он вслух. – Не до охоты мне, ребята… Это на меня нынче идет охота, как на бешеного волка.

Ближе к вечеру на одном из участков бетонки, проложенном строго на юг, его «девятка» догнала стаю диких гусей. Они летели так низко, что, казалось, вот-вот коснутся усталыми крыльями верхушек елей.

Кто знает, может, судьба приведет и меня в ту страну, в которую улетают на зиму дикие гуси. И из которой для меня уже не будет возврата. Савелов зябко повел плечами. Аз воздам, как говорит раздавленный осознанием греха и одиночеством мой старый отец… «Встречу ли я в той стране Игоря Сарматова и всех наших ребят, оставшихся на отрогах и в ущельях Гиндукуша? – пришло ему в голову. – Встретить-то, допустим, встречу, а вот примут ли они меня в свою компанию – это вопрос…»

Усталый клин перелетных гусей с тревожными криками описал круг над озером неподалеку от затаившегося среди зарослей монастыря и тяжело опустился на водную гладь, смахнув с нее отражение облаков, подсвеченных сполохами утренней зари. Когда первые солнечные лучи коснулись темно-серых черепичных крыш монастыря и затянутых рисовой бумагой окон, зазвучал мелодичный колокольный звон, и на монастырском подворье сразу закипела жизнь. Будто по чьей-то команде засновали по своим делам озабоченные монахи и служки, потянуло дымом и запахом пищи, а из ворот монастыря выбежали гурьбой десятка три мужчин в черных кимоно и рысцой направились к недалекому берегу моря. Среди них заметно выделялся ростом европеец с изуродованным шрамами лицом и с седоватыми волосами, забранными на затылке в тугой пучок.