– Да. – Он сверкает улыбкой, отчего на его лице прорезаются тоненькие морщинки. – Сабы. Обожаю. С ветчиной и салями, со всеми овощами.

– Я тоже. И гамбургеры люблю. А чизбургеры так еще больше – чем жирнее, тем лучше.

– Да, чизбургеры – отменное блюдо. – Хавьер соскребает со сковородки остатки картофеля с луком, затем снова льет в нее растительное масло, выравнивает его по всей поверхности, ловко наклоняя сковороду из стороны в сторону. Держа ладонь над конфоркой, проверяет температуру, потом ставит на нее сковороду и выливает в нее яично-картофельную смесь. – Теперь самый ответственный момент, – говорит он со всей серьезностью. – Нужно проявить терпение, яйца должны прихватываться медленно.

Мы оба наблюдаем, как края и затем серединка омлета постепенно затвердевают, и, когда вся жидкость на его поверхности испаряется, Хавьер снимает с плиты сковороду и мастерски подбрасывает яично-картофельный блин, так что тот переворачивается в воздухе и падает на сковороду незажаренной стороной. Прислонившись к столу, Хавьер приподнимает бровь и криво улыбается.

– Я произвел на тебя впечатление?

– Да, – смеюсь я, слыша из его уст собственные слова. – Огромное.

Омлет готов, и мы садимся рядом на диване.

– Стол есть, но смотри, где он, у стены, никакого простора…

Нашим взорам открывается гавань. Яйца прожарились идеально; в сочетании с картофелем и луком – аппетитное домашнее блюдо.

Мы оба набрасываемся на еду, словно голодные юнцы.

– Вкуснотища, – хвалю я. – Нужно внести это в свой короткий список блюд, которые я стряпаю для себя дома после работы. – Я отпиваю глоток вина. – Только вот яйца всегда забываю купить.

Его тарелка пуста.

– Еще положить?

– Да. Не сочти за свинство с моей стороны.

Смеясь, он снова наполняет мою тарелку и садится рядом. Мы смотрим на огни, размечивающие гавань. Из проигрывателя льются тихие звуки испанской гитары. Мне кажется, что они имеют цвет – бледно-зеленый. Гуляют по комнате, будто ветер, заставляя распускаться цветы. Я вспоминаю, как Хавьер стоял на сцене и, склонившись над микрофоном, пел о любви.

– Ну, наверно, у вас там в магазинах существует служба доставки для таких занятых женщин, как ты. Сам я без яиц с голоду бы помер, – произносит Хавьер после небольшой паузы.

– Да всегда говорю себе: все, иду в магазин. И иду. Покупаю кошачий корм, молоко, а про все остальное забываю, – пожимаю я плечами.

Я быстро управляюсь с добавкой – то ли в предвкушении плотских утех, то ли и вправду так сильно проголодалась – и тщательно вытираю губы. Хавьер забирает у меня тарелку, кладет ее поверх своей на журнальном столике и, придвинувшись ко мне ближе, убирает волосы с моей шеи.

– Расскажи про своего кота.

– Его зовут Бродяга, – отвечаю я, в наслаждении закрывая глаза: он губами касается впадинки между моей шеей и плечом.

– Люблю кошек, – бормочет Хавьер.

– Он дикий черный кот. Подобрала его на улице. – Я поворачиваюсь к Хавьеру, беру в ладони его лицо и целую. Подбородок у него прямо шелковый, куда более гладкий, чем был на пароме. – Побрился.

– Да, – выдыхает Хавьер, отвечая на мой поцелуй. Как и на пароме, мы долго целуемся, и меня изумляет, что от одних только поцелуев можно получить столь неповторимое сексуальное наслаждение.

Потом он встает, протягивает мне руку, и я следую за ним в спальню. Стягиваю с себя блузку, помогаю ему снять рубашку. И вот я уже без бюстгальтера, мы соприкасаемся телами и снова целуемся, целуемся с нарастающей горячностью. Задыхаясь, хватая ртом воздух, я чувствую, как его ладони проникают под мягкий пояс моих брюк, помогают мне освободиться от них. Начинаю расстегивать на нем джинсы, но он меня останавливает:

– Позволь я сам.

А потом, обнаженные, мы валимся на постель. Моя потребность столь велика, что мне хочется укусить его. И я его кусаю, в плечо. Меня возбуждает его большое мускулистое тело. Меня возбуждает его язык. Его рот, зубы, щиплющие меня, крепкие руки. Мы сливаемся, почти с остервенением, и мне это доставляет удовольствие. Мне нравится его натиск, нравится его мощь, нравится, что он внутри меня и я сжимаю его в своих объятиях. Я оплетаю его ногами, и мы, продолжая ритмично двигаться, достигаем оргазма. Я издаю гортанный возглас. Потные, мы обмякаем и лежим вместе в темноте, тяжело дыша.

– О боже, – выдыхаю я, засасывая в рот мочку его уха.

– М-м, – соглашается он и, подняв голову, долго смотрит на меня, а потом нежно целует. – Чудесно.

А потом мы ложимся рядом, и он привлекает меня к себе. В принципе, я этого не люблю, но сейчас, когда я так далеко от дома и вообще не в своей стихии, мне приятно. Он крупнее меня, и, укрытая его телом, я чувствую себя уютно и спокойно. Усталая донельзя, я проваливаюсь в глубокое забытье.

* * *

И снова тот же сон.

Я сижу на скале в бухте, рядом со мной Уголек. Мы смотрим на мятущийся океан. Вдалеке Дилан скользит на доске. На нем вместо гидрокостюма одни только желто-красные шорты. Он счастлив, по-настоящему счастлив, и потому я не хочу предупреждать его, что волна рушится.

А потом она швыряет его, он исчезает в море. Уголек лает, лает и лает, но Дилан не выныривает. Море успокаивается, и на его серебристой глади, простирающейся до самого горизонта, ни одной выпуклой точки.

Я резко открываю глаза. Слава богу, что Хавьер рядом, придавливает меня своим телом. Сердце колотится. Я делаю глубокий вдох. Успокойся. Успокойся. Это всего лишь сон.

– Что с тобой? – спрашивает Хавьер.

– Ничего. Сон дурной приснился. – Мочевой пузырь переполнен. Вылезаю из-под простыни и, не одеваясь, босиком шлепаю в ванную. От вина во рту неприятный вкус. Я выдавливаю на палец немного его зубной пасты, чищу зубы и, прополоскав рот, возвращаюсь в спальню. Раз уж проснулась, проносится у меня в голове, наверно, следует вернуться в свой номер. Но Хавьер откидывает простыню, и я забираюсь к нему, довольная, что мельком увидела его голое бедро и пупок. Волосы у него всклокочены. Улыбаясь, я устраиваюсь рядом с ним. Он заключает меня вобъятия. Его близость дарит ощущение умиротворения и незыблемости.

* * *

Просыпаюсь я на рассвете. За окнами по воде расползается желтый маслянистый свет, омывающий и высотные здания, что стоят вокруг. Хавьер, раскинув руки, спит рядом. Его лицо дышит покоем. Я знаю, что под простыней он совершенно голый, и, приподняв ее, смотрю на него. Великолепное тело.

– Нравится? – тихо спрашивает он.

– Вполне. – Глянув на него, я и не думаю опускать простыню, – напротив, продолжаю демонстративно рассматривать его тело. Меня это возбуждает, и его, я вижу, тоже. Я улыбаюсь и роняю покров. – Доброе утро.

– Ты по утрам жизнерадостная? – прищуривается он.