Однако, когда проэкзаменованный им выпускник Московского университета посмотрел в свой экзаменационный лист, то сам себе не поверил. Против его фамилии жирным шрифтом было выведено всего лишь два слова: совершенно изрядно.

Значит, студент Пирогов не напрасно сидел за партой? Не напрасно впитывал в себя знания?

Да, подумал он про себя… Таковой, знать, была сила усвоенного им в Московском университете сугубо теоретического материала…

От излишнего волнения он не запомнил даже того, что было выведено против других фамилий экзаменующихся.

А экзаменовались там, одновременно с ним, и Александр Петрович Загорский (просто однофамилец великого анатома), и Федор Иванович Иноземцев, и Владимир Иванович Даль, и Григорий Иванович Сокольский…

Да, собственно, всех их не перечесть даже.

* * *

Так и поехали они в Профессорскую школу, в старинный Юрьев, по-тогдашнему – Дерпт. Даже все вывески на улицах этого города были исключительно на немецком языке…

А в самом Юрьеве толпами бродили бурши, нынешние его студенты. Как говорил о них Георг Фридрих Паррот (студенты называли его Егором Ивановичем), ректор тамошнего, Дерптского университета, личный друг императора Александра I, – они больше думали о дуэлях, чем о своих конспектах. И вот приехали к ним эти, будущие профессора, да такие охочие до своих медицинских наук, что все остальные студенты тут же стали им подражать…

А были среди приезжих Филомафитский Алексей Матвеевич, и Александр Петрович Загорский, и Владимир Иванович Даль… Все они прославились впоследствии, кто на ниве физиологии, кто на ниве божественной анатомии, а кто и в простом лечении заболевших людей. Подружился Пирогов и с выдающимися там писателями и поэтами. Взять хотя бы того же Василия Андреевича Жуковского, который уже давно обретался там, Владимира Александровича Соллогуба, Николая Михайловича Языкова… Да и Казак Луганский, то есть, все тот же Даль, – чего-нибудь да стоил в изящной литературе…

Что касается его научного руководителя, то им оказался Иоганн Христиан Мойр. Студенты называли его обычно Иваном Филипповичем.

Не иначе, как с подачи профессора Мойра, Пирогова поселили в одной комнате с Федором Ивановичем Иноземцевым. Хотя он сам как-то сразу почувствовал: хороших отношений, даже очень приемлемых, – с ним ни за что не добиться… Не будет от этого толку…

Сам Иноземцев был красив, высок ростом. Одевался всегда по последней моде. В противоположность ему – Пирогов никогда не обращал внимания на свою внешность. Как приехал, в своем прежнем, московском еще, сюртучке, почитай, в котором еще пропадал еще в бытность свою студентом, – так и не менял его, находясь даже в слишком чопорном Дерпте.

Более того, он не выносил и всю шумную кампанию своего сожителя. Дошло до того, что Пирогов не любил появляться даже где-нибудь в обществе, если там заранее намечалось присутствие Федора Иноземцева…

И все же, с учебой получилось как-то совсем неплохо, даже – прекрасно. Свидетельством этому выступает тот факт, что 31 августа 1832 года в стенах Дерптского университета Николай Пирогов успешно защитил свою диссертацию. Она называлась: «Является ли перевязка брюшной аорты при аневризме паховой области легко выполнимым и безопасным вмешательством?»

Как полагали специалисты по кровоснабжению всего человеческого организма, в этой работе диссертанту удалось весьма успешно разрешить целый ряд принципиально важных вопросов при оперативном вмешательстве в святую святых сердечнососудистой системы.

Да что там!

Ему удалось даже опровергнуть застарелые представления британского хирурга Астли (Эстли) Купера о причинах смерти больных при проведении этой, довольно сложной, операции…

И это, несмотря на то, что еще знаменитый французский хирург, еще из эпохи древнего средневековья, Амбруаз Паре, вроде бы, даже предупреждал, что подобное вмешательство в хитросплетение сонных артерий – уже чревато самыми серьезными осложнениям. Их лигирование (то есть, обыкновенная перевязка) – грозит человеческому организму «погружением в вечный сон»…

И вот наступила пора экзаменов.

К ней они все готовились очень тщательно. Зубрили, почти что не выпуская книжек из рук… Да и на самом экзамене было не так-то просто отвечать на все каверзные вопросы, когда за твоей спиною, к твоим словам прислушиваются первейшие мастера в науке, которым ведомо все исключительно…

Однако все обошлось.

После успешной сдачи экзаменов, ему твердо была обещана кафедра хирургии в том же, Дерптском университете…

* * *

В 1833–1835 годах Пирогов находился в Германии. Он продолжал изучать анатомию и хирургию…

И вот – он, герр Пирогофф, в столице Пруссии, в самом Берлине. Вначале изумил тот факт, что его диссертацию немцы перевели с латинского языка на свой, на немецкий язык… Более того, они даже издали ее на немецком языке!..

Однако – не в меньшей степени поразило его и то, что хваленые германские лекари совершенно не знали анатомии и физиологии, что они были от этих знаний как-то абсолютно изолированы… от этого знания. Ни Руст, ни Грефе, ни Диффенбах абсолютно не знали анатомии и физиологии. Более того, его страшно удивило, кроме всего прочего, что даже пресловутый Иоганн Фридрих Диффенбах, мастерством которого он поначалу так удивлялся, просто игнорировал тщательное изучение анатомии и довольно резко даже подшучивал над самой классификацией различных артерий!

Он же теперь, герр Пирогов, – совершенно привычно вступал в покойницкую больницы Шарите. Там его сразу встречала известная всем врачам мадам Фогелъзанг. Сама она была – как всегда: в чепце, в своем неизменном клеенчатом фартуке, в больших нарукавниках, которые как-то запросто нависают над ее, чрезмерно ловкими пальцами.

Он начинал свое занятие, изучая на уже человеческих трупах упущенное на университетских лекциях. Вернее, все то, что было как-то просто случайно упущено, на что он не обратил достаточного внимания.

В Берлине он вспомнил также, что давно уже не был в Москве. Что там истомились, его ожидая, родные его сестры и, главное, – его матушка…

Что же, возвратившись обратно в Дерпт, он спешно направился в Москву, но неожиданно заболел уже в городе Риге. Между тем, для него нашлось место в центральной Рижской больнице. Его изолировали, однако не потому, что так положено было. Отсоединили ото всех остальных больных, чтобы он мог совершенно спокойно отдохнуть. Потому, что увидели, как устал человек от всего окружающего его, нисколько не догадываясь об истинной причине его усталости и довольно хилого вида.

А он просто узнал, что кафедру хирургии в родном для него Московском университете, по праву принадлежавшую только ему одному, руководство университета намеревается отдать Федору Иноземцеву…

Он еще не знал к тому времени, что сам Иноземцев всеми силами порывается в свой любимый Харьков, в стены родного для него университета, так много давшего ему самому.