– А как же экспертиза трупа? – взрываюсь я, слегка нависая над столом. – Вы же сами сказали, что рост убийцы…

– Этого мало, поймите. Я пришел расспросить вас о Лебедевой и Лопухиной. Привычки, увлечения… Как им работалось вместе? И… вспомните день убийства Марианны: неужели вы ничего подозрительного не заметили? Звуки, запахи, голоса. Важна любая мелочь. Возможно, в больнице находились люди, которых там не должно было быть?

– Хм. Я и Марианна – тех, кого не должно было быть… – грустно протягиваю я. – Коллегам не нравилась Марианна. Слишком яркая, красивая, развязная… Она любила секс и не скрывала этого. Лопухина привлекала внимание каждого мужчины, заходящего в отделение. У нас были отношения без обязательств, – виновато опускаю глаза, вперившись взглядом в столешницу. – По большому счету, я ничего не знаю о ней.

– В крови убитой найдены следы алкоголя и наркотиков. Не очень-то она заботилась о будущем малыше. Скажите, когда обнаружилось, что из отделения стали пропадать наркотические препараты? – Винник складывает пальцы в замок.

– Полгода назад или больше. Кстати, поймала воровку Зинаида Львовна. Заведующий отделением Никита Чернов отнесся к пылкой обличительной речи бабы Зины равнодушно и спокойно, как будто давно знал обо всем, – произношу я, радуясь удивительным свойствам памяти, услужливо подбросившей нужные для следствия факты.

– Знал, говорите? – Винник что-то быстро записывает в блокноте. – И в клубе «Сорренто» Чернов тоже был. Марианну пригласил он, так? Значит, они общались.

– Да, – киваю я, радуясь внезапно осенившему воспоминанию. – Сергей Владимирович, а вторую девушку допросили? Ту, которая была с Никитой? Внебрачная связь компрометирует Никиту Сергеевича, как добропорядочного мужа, но… насколько я помню, Яна никуда не отлучалась и видела, что я ушел один.

– Да, Мирослав Михайлович, она подтвердила ваши слова. Все равно этого мало, – протяжно вздыхает капитан, закинув ногу на ногу. – Обещаю, что следствие приложит все усилия, чтобы найти преступника. Лебедева объявлена в розыск. Обыск ее квартиры, к сожалению, ничего не дал.

Мне остается лишь надеятся. Верить в скорое освобождение, считая секунды до встречи со свободой. Никогда она не казалась мне такой головокружительно желанной, сладкой и… недоступной.

– Вспоминайте, Мирослав Михайлович. Записывайте любую мелочь, о которой вспомните. Вы знаете гораздо больше, чем думаете, – поучает меня на прощание Винник, погружая бумаги в коричневую папку. – И еще: смените адвоката.

Впервые за долгое время я солидарен с ним.

Люба

Звонок Лисенка застает меня на кладбище. Сижу на обледеневшей лавочке как нахохлившийся воробей и наблюдаю, как снег заметает высеченные на граните имена дорогих мне людей. Папа умер от перитонита, когда мне было десять лет, бабуля с маминой стороны – двумя годами позже.

– Слушаю тебя, Лиса, – снимаю варежки, чтобы принять вызов.

– Перепелкина, где ты ходишь? Быстро домой! – в голосе Алисы сквозят возбуждение и волнение. Только не это, господи! Неужели, что-то с малышом?

– Лисенок, не пугай меня. Ты в порядке?

– Люба, приходи к нам. Похоже, Богдан придумал, как помочь Боголюбову.

Хватаю под мышку веник и лопату для снега и, коснувшись на прощание бутонов белых роз, покидаю кладбище. Семеню к выходу по узким тропинкам между могилами, чувствуя, как сердце наполняется сладостным трепетом. Я скучаю по нему… Нет, не так: я тоскую по нему, каждое утро просыпаясь на мокрой от слез подушке. Возрождаю в памяти лицо Мира, шепчущее «Лю-ба-ша». Не верю я ни в какую невесту, хоть убейте меня. Как сказал бы дед Никита, желая щегольнуть остроумием: маркетинговый ход. Иными словами – выдумка мерзкого адвоката Долецкого.

Погружаю поклажу в багажник моей ласточки, плюхаюсь на сиденье и запускаю двигатель, нетерпеливо постукивая пальцами по рулю. Разве я могу разлюбить тебя, Мир? Никакая тюрьма не в силах выкорчевать одержимость тобой из сердца. Отчего-то в воображении рисуется жалкая картинка: я стою возле обнесенных колючей проволокой ворот зоны, держа в руках «кулек» с малышом, а меня не пускают… Прогоняют прочь от пристанища преступников, потому что я Боголюбову не жена… Фантазия бурно расцветает в моем измученном гормонами мозге. Мне хочется рыдать и крушить все вокруг, но я смиренно жму на газ и еду к Рябининым.

Дом Рябининых напоминает штаб-квартиру или дворец советов: в прихожей теснятся чужие мужские ботинки, валенки деда Никиты и Глафиры Тимофеевны, вешалка кренится под тяжестью курток и пальто.

– Рябинины, у вас гости? Одежду повесить некуда! – сбрасываю обувь, сую ноги в тапочки для гостей и по-хозяйски прохожу в гостиную.

«А вот и гости!» – отвечаю на свой вопрос, столкнувшись взглядами с двумя незнакомыми мужчинами. Странно, что сапоги стариков в коридоре, а их самих не видно.

– Тетя Глаша готовит чай, – угадав мои мысли, отвечает Лиса. Она вспархивает с места и забирает из моих рук мокрую от снега куртку. – Садись, Любаша.

– Здравствуйте, я Люба, – киваю незнакомцам, гадая, как освобождение Боголюбова связано с ними.

– Люба, знакомься: это полковник военной прокуратуры Кононец Артем Дмитриевич. – Богдан переводит взгляд на коренастого, коротко стриженного брюнета с цепким, внимательным взглядом светло-карих глаз. – Артем Дмитриевич возглавлял поисковую экспедицию в Грузии и с тех пор очень полюбил Мирослава.

– Старший советник юстиции Кононец, – мужчина тянется через стол, чтобы пожать мне руку. – Очень приятно, Любовь Петровна.

– Анвар Рустамович Гиреев, адвокат, – второй мужчина представляется сам, ограничившись кивком вместо рукопожатия. От его низкого, до чертиков уверенного голоса по телу разливается приятное спокойствие.

– Адвокат? То есть… вы будете вместо этого напыщенного, расфуфыренного… – шиплю сквозь зубы, гневно сжимая кулачки.

– …индюка, – слегка улыбнувшись, заканчивает он. – Если Артем Дмитриевич уговорит вашего Мирослава разорвать соглашение с Долецким, то да – буду!

Черт, мне он уже нравится! Обаятельной улыбкой на восточном лице, проницательным взглядом, а главное – уважительным отношением.

– А Мирослав… он не мой, – уточняю я, споткнувшись о строгий, укоризненный взгляд Богдана. Вот же дура! Кому нужны тонкости наших с Боголюбовым взаимоотношений? – Наверное, Богдан уже все рассказал: я свидетель обвинения, а после такого он вряд ли простит… – произношу жалостливо, почти обреченно.

– Успокойтесь, Любовь Петровна. Вами верховодят эмоции: обида, беспокойство, страх будущего, – произносит Анвар, наблюдая за превращением моих глаз в пятирублевые монеты. Он не коллега Савской? – Чтобы вспомнить, нужно прогнать их из мыслей. Отодвинуть на задний план, пропуская вперед зрительную и слуховую память. В день убийства вы совершенно точно что-то видели, слышали или чувствовали.

– Я не могу вспомнить, – надтреснутым голосом отвечаю я, виновато опуская взгляд на домашние тапочки.

На секунду воцаряется тишина. Мучительная, тяжелая, как червячок подтачивающая душу новой порцией вины. Только бы не заплакать!

– Любаша приехала! – из кухни высовываются головы моих спасителей. В руках деда Никиты красуется поднос с чашками