И вдруг к нему подбежал один из заправил стадиона.

— Кто здесь Кандидов?.. Вы Кандидов? Одеты? Выходите и становитесь, замените Колоскова. Никольский сказал.

Антон ринулся к выходу, боясь, что кто-нибудь опередит его.

Бледный Колосков, хромая, шел навстречу. Он устало улыбнулся Антону:

— Перчатки у вас какие? А то возьмите у меня… австрийские.

Кандидову на минуту стало жаль выбывшего из игры чемпиона. Он почти не сомневался сейчас, что, раз встав в ворота сборной, он уже не уступит их никому. Но в эту минуту с тугим металлическим звоном кто-то железный провозгласил его собственное имя. И оно зазвенело, загремело изо всех углов — сверху и снизу. Это рупоры объявили, что Колоскова заменит Антон Кандидов. И тут имя, собственное и привычное его имя, слегка перевранное, произнесенное с силой, недоступной человеку, словно написанное гигантскими буквами до самого неба, само стало огромным во весь нарядный распах стадиона. Оно отделилось от Антона, стало чем-то самостоятельным, живущим само по себе, впервые сделавшись достоянием многих тысяч ушей.

— По-о-озволь! — сказал Антон и, отстранив кого-то, выбежал из люка в ослепительно зеленую долину.

Он слышал колкие шутки и смешки и чувствовал, что все недоумевают. Он знал, что каждый из тридцати тысяч сидящих по склонам трибун готов освистать его, новичка без роду и племени, посмевшего занять почетнейшее место в воротах столицы. Это взбесило его. И всем назло он решил играть с подчеркнуто наглым спокойствием. Он очень волновался и почувствовал противную слабость в коленках, но вспомнил Маяковского, прочно стоящего на эстраде под ураганным огнем аудитории.

— Взял! — сказал он. И взял себя в руки.

Каково же было изумление зрителей, когда огромная, хорошо сложенная фигура новичка пришла в движение и начисто заслонила ворота. Большое статное тело наискось, по диагонали, неслось перед воротами, ныряло в ноги набегающей яростной гурьбы, скользило по земле, дотягивалось в самый последний момент до мяча, плюща его в чугунной хватке. Или вдруг высоко взлетало над верхней штангой — и тотчас следовал мягкий шлепок широчайшей ладони или приглушенный «тбум» мяча. Овации казались лишь звуковым продолжением, акустическим выражением этой блестяще управляемой телесной силы. Через пять минут Антона уже обожали.

— А, Кирилл Капитонович? — спрашивал молодой болельщик у дяди Кеши.

— Ничего, ничего, толково, — отвечал дядя Кеша, за пять минут до этого еще уверявший, что все это афишка. — Поглядим, поглядим, — добавил он спохватившись.

— Ну, а теперь что скажешь, дядя Кеша? — спрашивали матерого болельщика через минуту, когда Антон словил совершенно невидимый мяч.

— Ничего не скажу, брать может, — говорил дядя Кеша.

— Выкидывает-то, как из пушки, дьявол! Ну и гольман![26]

— Это по ветру, — не сдавался дядя Кеша.

— Смотри, какой принял!

— Ну, это просто везение, дуриком взял.

Антон стал играть с подчеркнутым спокойствием. Он двигался как будто расслабленно, с этакой нарочитой вялостью. Мяч катился к его воротам в бешеных ногах нападающих, а он спокойно подтягивал трусы, рассматривал узел на шнурке, смахивал за ворота налипшую на губах шелуху семечек… И только в самую нужную секунду все эти как будто расслабленные мышцы и взгляд, полный умышленного пренебрежения, собирались, сжимались, концентрировались в великолепно отточенном безошибочном броске. Через пятнадцать минут стадион был прямо-таки влюблен в Кандидова. Дядя Кеша сдался.

— Взял? — спрашивал он у соседей, не веря своим глазам, когда Антон брал наверняка пробитый мяч.

— И не поморщился, — отвечали ему. — Взял и расписку выдал…

— Толково стоит голлер, — говорил уже сам дядя Кеша, — крепко стоит… Как об стену горох.

— А место как знает!..

— Что верховой, что низовой…

— Как с дерева снимает! А надо бы ему один всунуть, чтобы форс сбить, — говорил дядя Кеша. — Как его объявили-то? Кандодов? Откуда это его взяли?

Первая сборная, уверившись в полной непробиваемости своих ворот, перешла в нападение.

Один за другим были забиты в ворота второй сборной три мяча.

Приближался конец матча, и игра стала злой. Игрокам второй сборной казалось, что они совершенно случайно упустили верный выигрыш. Они пытались исправить результат, наверстать упущенное.

С Антона слетела его напускная томность. Тут уже некогда было красоваться, приходилось работать на совесть. Ему порвали трусы, его немножко помяли в одной из жестоких схваток у ворот. Он не сдавался. Менял трусы, тер ушибленное место, и опять вставала в воротах, головой почти достигая верхней штанги, исполинская его фигура, с непостижимой точностью оказывающаяся как раз в том месте, куда был направлен удар. С удивительным чутьем он находил фокус любой комбинации — точку, в которую только и может ударить противник. Как ему хлопали! Он слышал подбадривающие возгласы. Теперь он чувствовал: все за него.

Конец игры прошел в бешеной толчее у ворот. Не чувствуя боли от ушибов, полный злого азарта и ненависти к нападающим, он бросался под ноги, катался, выдирал, вылущивал мяч из плотной груды тел и стискивал его в объятиях. Свисток судьи застал Антона лежащим на мяче. Он вскочил, думая, что назначают спорный или штрафной. Он тяжело дышал, обалдело поводя глазами.

Рев стоял кругом. Его фамилия повторялась со всех сторон, его имя во всех направлениях пересекало пространство над полем. Цветочкин, только что нападавший, сразу обмякнув, весело подбежал к нему. Антон еще ничего не понимал. Инстинктивно он отвел руку в сторону и заслонил собой мяч, оборонительно выставив вперед локоть.

— Свисток был, — примирительно сказал Цветочкин, — кончал базар. Классно стояли! Поздравляю! Колоскову закрыться!

Команды уже собрались в середине поля, прокричали «Физкульт-ура». «Враги» шли, обнявшись, хлопая друг друга по потемневшим, взмокшим спинам. Подбежали Баграш, Фома; они обнимали Антона. Протискивался Карасик. Он был возбужден, что-то говорил с восторгом, неистовствовал, размахивая руками. Но ничего не было слышно. Плотная толпа сбежавшихся зрителей сгрудилась у входа. Мальчишки лезли вперед, задирали головы и завороженными глазами смотрели в лицо Антону.

— Хорошо, хорошо, браво!.. — кричали Антону со всех сторон.

У самого его лица щелкали лейки фоторепортеров.

— По-о-озволь! — мягко говорил Антон и пробирался к раздевалке.

Внизу, около раздевалки, где было тихо и прохладно, к нему подошел Колосков. Он был уже в пиджаке, но еще в трусах.

— Ну, спасибо, молодец Кандидов! — сказал он прерывистым голосом. — Теперь мне спокойно можно в запас, есть кому стать. Только чтобы и дальше так! Ладно?