Древние тайны всех мирозданий

Мне под силу.

Я заклинаю и превращаю в золото ртуть,

Стану тобою, ты станешь мною,

Верным сыном зла.

Ты жив, но для всех исчез

В черных облаках,

Вот здесь ставят кровью крест —

Подпись на века.

Я научу тебя летать,

В зеркале мира исчезать.

В хрустальном шаре

Ты видишь этот мир,

Пороки в нем играют

Нелепыми людьми,

В хрустальном шаре

Ты видишь и себя —

То демон ты, то ангел,

И мечется душа твоя.

О, ты поставил кровью крест,

До скорой встречи на костре.[11]

Несмотря на выходной день, створка ворот на площадку была открыта. Я заехал. Посигналил. В окошке вагончика появился охранник, махнувший мне рукой — знак, который я истолковал как «проезжай». На машине спустился в котлован нашего цитрогипсового огорода. И возле П-образного домика понял, что удача от меня отвернулась.

Дверь была нараспашку. Дождь, который почему-то именно во время наших приездов всегда превращался в сумасшедший ливень, совершенно не изменился, а моросил точно так же, как и дома, и на бензозаправке. Я точно знал, что ничего хорошего в домике быть не может, но и не пойти туда не мог. Я не стал надевать ни маску, ни защитные очки: до домика было пять шагов. Вышел из машины. В воздухе висел странный гул, что-то напоминающий, однако я никак не мог вспомнить что.

Зашел. Закрыл за собой дверь. Как же мне не хотелось открывать вторую! Но ничего другого не оставалось.

Валера лежал на полу. Я наклонился над ним и с радостью отметил, что он дышит и даже что-то пытается сказать, но лучше бы я не мог разобрать этих слов: «В единстве наша сила. Правда всегда за нами. Каждая капля сильна, только если она — часть дождя».

И тут я понял, что мне напоминал звук, висящий в воздухе на улице. Это был речитатив тех самых слов, которые повторял Валера. Тех самых, которые повторял Витя, тех самых, которые слышал я. Все стало на свои места. Цепочка замкнулась.

Электрический разряд, который попал в меня, каким-то образом изменил мою восприимчивость к колебаниям, усилив ее. Точно так же и приступ эпилепсии Вити привел к аналогичным последствиям. Неразличимый на слух речитатив, чем-то напоминающий шаманский напев, скрываемый за шумом дождя, постепенно изменял сознание людей, подавая на органы чувств ритмичные раздражители и влияя на деятельность мозга. Рано или поздно человек сливался с ритмом, сознание сужалось до повторяющихся слов, встроенных в звук падающих капель, и слова оставались в памяти. Дождь просто был регулируемой и усиливающей завесой, скрывающей речитатив, который, видимо, передавался на какой-то практически не воспринимаемой органами слуха частоте.

Недалеко от Валеры я заметил предмет, который не мог сюда попасть по одной простой причине: его я видел в каморке Жоры. Это его Георгий делал за день до того, как его увезли на скорой.

Воды в кране почему-то не оказалось. Тогда я открыл комнатушку, в которой стоял диван. Перетащив туда Валеру, подложил