— Белое дерьмо, — пробурчал Мобуту. И взял платок.

— Дерьмо? — переспросил старик. — Да что вы, он чистый совсем.

Мобуту уставился на изрезанное морщинами, подозрительно серьезное лицо. Будь он проклят… Похоже, чертов старикашка смеется над ним!

То, что газетчики позже назовут «маленькой гражданской войной», началось на южной платформе станции «22-я улица». Полицейское начальство, еще не прибыв на место и не успев собственными глазами оценить серьезность проблемы, отдало приказ патрульным спуститься на платформу и очистить ее. Десять минут спустя полицейские в беспорядке ретировались — потные, взъерошенные и злые как черти. Один патрульный хромал, у другого щека была до крови расцарапана ногтями, третий бережно баюкал прокушенную руку.

Лишь несколько наиболее законопослушных пассажиров подчинились распоряжению полиции, остальные не только решительно отказались покинуть станцию, но и перешли в открытое наступление: поднялся крик, в полицейских принялись швырять чем попало, и наконец началась драка. Полицейские попытались задержать шестерых пассажиров, однако четверым из них удалось вырваться и благополучно улизнуть в суматохе. В руках у полиции осталась только чернокожая дамочка с подбитым глазом — патрульный ударил ее, когда она лягнула его в лодыжку, — и молодой человек с чахлой бороденкой, при неясных обстоятельствах получивший удар прикладом и пребывавший в полуобморочном состоянии.

Толпа, докладывал сержант, была совершенно неуправляемой. В поезде, стоявшем у платформы, было разбито несколько окон, рекламные стенды и плакаты сорваны, скамейки перевернуты, перрон усыпан рваной бумагой из общественного туалета на станции. Комиссар полиции, который в этом бедламе даже не слышал, что докладывают ему по рации, приказал окружному инспектору немедленно вызвать подкрепление и очистить платформу.

Окружной инспектор вызвал подкрепление. Пятьдесят полицейских в форме и десять детективов в штатском и с дубинками врезались в толпу и уже через несколько минут начали теснить ее к выходу. В последовавшей свалке неустановленное число пассажиров и минимум шесть полицейских получили телесные повреждения. При этом возникло дополнительное осложнение: возмущенные пассажиры требовали вернуть им деньги за проезд. Руководивший операцией капитан прорвался к билетной кассе и приказал кассиру вернуть деньги всем желающим. Кассир отказался делать это без распоряжения своего начальства. Капитан выхватил пистолет, сунул его в окошко кассы и отчетливо проговорил:

— Вот тебе распоряжение. Если ты сейчас же не начнешь выдавать деньги, я тебе пасть на затылок натяну!

Через пятнадцать минут после того, как полиция ворвалась на станцию, последний пассажир вышел на поверхность. Теперь внизу не оставалось никого, за исключением трех парней — одного чернокожего и двух белых — в дамском туалете. Они ни разу не видели друг друга до сегодняшнего дня, но сейчас дружно насиловали втроем негритянскую девчушку лет четырнадцати. Полиция об этом не подозревала.

На соседних станциях из репродукторов непрерывно раздавались призывы покинуть линию и объяснения, каким образом можно кратчайшим путем перейти на линии «Бруклин-Манхэттен», «Индепендент», «Вест-сайд» или воспользоваться дополнительными бесплатными автобусами. Каждое сообщение заканчивалось словами: «Пожалуйста, освободите платформу. Приказ полиции Нью-Йорка!»

Кое-кто из пассажиров действительно поднялся на поверхность, но большинство отказались трогаться с места. «Вот всегда они так себя ведут, — сказал шеф Транспортной полиции окружному инспектору. — И не просите меня объяснять почему». Чтобы избежать повторения такой же свалки, как на станции «28-я улица», полиция решила не применять силу, а просто блокировала входы на станции. Мера оказалась эффективной, разве только на станции «Астор-Плейс» группа пассажиров, наверняка подстрекаемых кем-то, смяла полицейские кордоны и прорвалась вниз на платформу.

В вестибюле Ошеаник-Вуленс-Билдинг (одноименная компания уже давно в погоне за дешевой рабочей силой перебралась в южные штаты, но ее название по-прежнему красовалось над величественным входом в небоскреб) Эйб Розен переживал свой звездный час. Вход в метро по соседству был перекрыт, и зеваки от нечего делать заворачивали к киоску Эйба. Шоколадные батончики исчезли с витрины, будто их корова языком слизнула — Эйб побежал открывать новую коробку. На этот раз он даже не успел выложить их — пришлось продавать прямо так, из коробки. За полчаса он распродал весь запас сигарет, даже самые непопулярные марки. Потом разобрали сигары — курильщики-мужчины и даже некоторые женщины начали хватать их, когда закончились сигареты, — и наконец, когда жевать и курить было уже нечего, дошла очередь до журналов и газет. Люди кругом громко и возбужденно разговаривали, и Эйб Розен был в курсе всех событий.

— Только что прибыла «скорая помощь», не меньше двадцати машин! Они там по ошибке подали ток на контактный рельс. А это миллион вольт, представляете?

— Это все кубинские дела. Но копы уже гонятся за ними по туннелю…

— Один офицер тут за углом сказал, что они только что предъявили преступникам ультиматум. Если те до трех часов не сдадутся, то полицейские возьмут поезд штурмом и выкурят их оттуда.

— Полиция собирается откачать из туннеля воздух, те начнут задыхаться и выползут…

— Догадываетесь, как они рассчитывают смыться оттуда? Через канализацию, естественно. Им удалось раздобыть схему городской канализации, они выяснили, в каких местах трубы вплотную подходят к станциям…

— Они заломили по миллиону за каждого пассажира, так что надо собрать двадцать миллионов! Мэр пытается сторговаться — по полмиллиона за каждого…

— Мэр? Да вы смеетесь! Он только из-за черномазых беспокоится. Вот если бы все это происходило где-нибудь в Гарлеме…

— Собаки. Взять свору доберманов да запустить их в вагон. Половину, естественно, перестреляют к чертям, зато остальные перегрызут этим ублюдкам глотки. Какие потери? Да не будет никаких потерь, если не считать собак, конечно.

— А я слышал, что уже послали за национальной гвардией. Как только они придумают, как спустить в туннель танки…

Эйб Розен только слушал да поддакивал. Живя в этом сумасшедшем городе, он давно уже разучился чему-либо удивляться. К трем часам он распродал все — сигареты, сигары, шоколадные батончики, газеты, журналы — и, слегка растерянный, уселся на свой видавший виды стул. Заняться было решительно нечем, и он чувствовал себя как-то неуютно. Три часа — а полки пусты. Ему ничего не оставалось делать, как только виновато разводить руками в ответ на вопросы тех, кто проталкивался к киоску в надежде хоть что-нибудь купить — неважно что. Через вращающиеся двери ему была видна часть огромной толпы — люди стояли молча и терпеливо ждали: а вдруг снизу понесут тела — лица укрыты простынями, ноги беспомощно дергаются, — вдруг загрохочут выстрелы, побегут люди в окровавленной одежде?…