«Обязательно возьми с собой костюм», – сказал мой норвежский знакомый шеф-повар, узнав, что я собираюсь в столицу его родины на 17 мая. Совет оказался очень кстати. Все зрители парада, не облаченные в один из четырех сотен вариантов традиционного наряда (газета Dagbladet сообщила, что самый популярный – из Телемарка[52]), были одеты как на свадьбу. Мужчины и мальчики – в костюмах и при галстуках, дамы – в шикарных летних платьях и туфлях на шпильках, девочки – в новеньких праздничных нарядах. «Обычно я хожу на работу в джинсах и худи, но 17 мая обязательно надеваю рубашку и приличную обувь», – добавил мой норвежский знакомый. Я первый раз в жизни отправился смотреть уличное шествие в костюме и при галстуке, но был очень рад этому обстоятельству.

Из всех скандинавских народов только норвежцы так помпезно отмечают годовщину своей государственности. Они тратят на bunader примерно 30 миллионов крон (цена некоторых нарядов может доходить до 70 000 крон, то есть 7000 фунтов стерлингов). Причины столь расточительных увеселений не очень ясны. Отделение от Дании с последующим составлением конституции в 1814 году (именно это празднуется 17 мая) на деле было лишь началом долгого и довольно спокойного движения к разрыву со Швецией. Оно увенчалось обретением полной независимости лишь в 1905 году. Но и здесь речь не идет о том, что норвежцы с оружием в руках и в национальном облачении вырвали свободу из лап шведской тирании. Они получили независимость после многих десятилетий назойливого ворчания, время от времени сопровождавшегося незначительными уличными заварушками в Осло. В конечном итоге Стокгольм согласился на референдум, получив ошибочные сведения о том, что норвежцы проголосуют за продолжение союза. А они проголосовали против.

Один из местных жителей признал в разговоре со мной, что 17 мая – не более чем «да пошли вы!» в адрес шведов. Истоки праздника в большей степени относятся к концу германской оккупации в 1945 году. Все это я выяснил в середине того же дня, когда присел в уличном кафе с кружкой самого дорогого в мире пива и разговорился со школьной учительницей из пригорода Осло. «То, что 17 мая совпало с капитуляцией немцев, – чистая случайность», – сказала она. На самом деле капитуляция состоялась 8 мая. Вероятно, норвежцам понадобилось время, чтобы проверить наличие флагов и начистить свои пряжки в преддверии праздника (представляю, какая это была сногсшибательная вечеринка).

А что же другие скандинавские страны и их национальные праздники? Иностранцы правили дольше только в Финляндии и Исландии, и можно было бы ожидать, что там национальные праздники проходят с большим размахом, чем в Дании или Швеции. Финляндия действительно отмечает годовщину независимости, полученной от России в 1917 году, но в типично финской манере: все происходит по домам или по телевизору. Я полагаю, дело не только в том, что праздник приходится на декабрь, когда маршировать по улицам по колено в снегу, наверное, проблематично. Скорее финны просто такие люди.

Нечто похожее есть только у исландцев, которые разделяют тягу норвежцев к имитациям средневековых крестьянских костюмов (точнее, к имитациям их подобий, придуманных в XIX веке). С другой стороны, исландцы – по сути, норвежские эмигранты, так что я не уверен, можно ли рассматривать их отдельно.

Шведы считают себя слишком современными, чтобы заниматься всенародными маскарадами. Кроме того, они никогда не были под оккупацией, поэтому им не надо праздновать освобождение из-под какого-либо ига. У них есть «День нации» 6 июня – достаточно надуманное и формальное мероприятие в честь выхода страны из Кальмарской унии в XVI веке. По слухам, в этот день ура-патриотизм иногда дает о себе знать, но в основном со стороны правых экстремистов. Таким образом подтверждаются опасения многих шведов о том, что националистические настроения могут снова вытащить нацизм на свет божий.

Некоторые норвежцы говорят, что шведы завидуют их бурному патриотизму 17 мая. Думаю, однако, что, если бы Швеция переняла норвежский подход, как минимум половина населения чувствовала бы себя крайне неловко. Подобный нордический национал-романтизм наверняка навевал бы неприятные воспоминания о шведских заигрываниях с нацистами во время Второй мировой войны. В отличие от них норвежцы, которые сражались с немцами намного решительнее, чем любые другие скандинавы, могут реанимировать национальную символику без зазрения совести.

Что касается датчан, их иностранное угнетение ограничивается несколькими годами немецкой оккупации во время Второй мировой войны (скажем прямо, на фоне всего происходившего вокруг это было далеко не самое страшное). Поэтому они тоже считают такие торжества нелепыми. Да, таких ярых любителей махать флажками, как датчане, можно обнаружить разве что в Пхеньяне, но вряд ли они подберут какие-то элементы национального костюма, кроме джинсов и велосипедного шлема.

Таким образом, главными приверженцами парадных проявлений национального самосознания во всей их пародийной красе остаются норвежцы. Обычно я не упускаю случая поерничать, но сегодня, прогуливаясь по улицам Осло, я почувствовал, что мое отношение к норвежцам и их празднику стало меняться.

Начнем с того, что требуется определенная дерзость, чтобы нацепить брюки-гольф, закутаться в широкую, цвета слоновой кости пелерину с капюшоном и выйти на улицы современного мегаполиса в образе беженца из Средиземья. За этим стоит завидная уверенность в своих соплеменниках и внутренняя связь с простодушным прошлым, которое закончилось для большинства людей с изобретением паровой машины. В Британии же фольклорные традиции служат лишь пищей для ленивых комиков (или дирижера сэра Томаса Бичема, который как-то сказал «В жизни надо хоть раз попробовать все, кроме двух вещей: инцеста и народных танцев»). Очень возможно, что Syttende Mai – послевоенное возрождение национального образа, придуманного в конце девятнадцатого века и никогда не существовавшего в реальности. Но в искренности его участников сомневаться не приходится.

В этот день на улицы Осло вышли представители нации, живущей в мире с собой. Они наслаждались не только ощущением огромного богатства своей страны, но не менее ценным гражданским единством общества, надежным духовным капиталом. Демонстрируя свои замысловатые, дорогие, на чей-то вкус нелепые костюмы, норвежцы говорили друг другу: «Я такой же, как ты. У нас одна история и общие ценности. Ради них я готов потратить бешеные деньги на этот костюм, даже рискуя выглядеть посмешищем».

Я провел пару радостных часов, наблюдая традиционное детское шествие по центральным улицам Осло. Там были дети всех возрастов, от детсадовского до подросткового, очень многие из них – ненорвежского происхождения. Я позавидовал Норвегии. Я завидовал ее сплоченности, невозмутимому достоинству и пелеринам тоже. Миру нужно больше пелерин. Мне очень пошла бы пелерина.

В какой-то момент, когда мимо меня вразнобой протопала очередная стайка младших школьников (а младшие школьники всегда маршируют вразнобой), я растрогался до слез. Понятно, что человек с годами становится склонен к слезливости, но с чего вдруг сейчас? Я и правда еле удержался, чтобы не разрыдаться при виде девочки-сомалийки с флагом в три раза выше ее самой и мальчика-сикха, облаченного в настоящий bunad. Меня тронуло не происхождение этих детей, а то, что сомалийские, турецкие, иракские и пакистанские малыши усвоили эстетику «Драконов и подземелий»[53] не хуже своих норвежских сверстников. Они с такой же непринужденной гордостью нарядились в хоббитские костюмы. Более глубокую ассимиляцию трудно себе представить.