Особенно ярко это воспринималось на фоне того, что во всей округе за прошедшие дни не осталось ни одного бесхозного кусочка этого проклятого камня. Ни в лесу, ни в поле теперь было его просто не найти – я выкопал весь. Выкопал и унёс в ту пещерку. Его там накопилось… препорядочное количество: сотнями тонн измеряющееся. Если не тысячами. Сотни тонн чистых от пустой породы камней. Мне в той пещере, даже в «скафандре» теперь страшно находиться: одна единственная трещинка в защите – и я труп. Сам я оттуда уже точно не выползу, а больше никто о её расположении не знает, а и знал бы, добраться туда – задачка нетривиальная, хоть пешком, хоть на вертолёте, ведь пещера эта рукотворная: вырубленная мной же в сплошной скальной породе, ближе к самой вершине горы, выше уровня льда, на высоте около шести тысяч метров над уровнем моря. И вход в неё качественно замаскирован, да ещё и камнем привален. Хорошим таким, увесистым камушком – без тяжёлой техники с места не сдвинешь.

– Я нашла дневник моей матери, Кларк! И… она оказалась совсем не такой, как рассказывала мне Нэлл!! Нэлл врала мне! – говорила тем временем Лана. При этом, эмоции, её переполнявшие, не позволяли девушке стоять на месте… и она отошла от меня. Всего на шаг, но этого было достаточно, чтобы почувствовать облегчение, словно ту самую гору с груди сняли, позволив снова дышать.

– В чем же она тебе врала? – уже достаточно связно мысля, спросил я.

– Моя мама… она собиралась уйти из школьной команды Поддержки! Ей было тесно в Смоллвиле! Этот город её душил, Кларк! – патетично воскликнула девочка.

– Собиралась, но не ушла? – хмыкнул я. – Это, выходит, уже не ложь, а трактовка событий. А насчёт чувств… по-твоему, Нэлл должна была капать на мозг маленькой девочке, только что потерявшей родителей, что её мама терпеть не могла тот город, из которого, они не имеют финансовой возможности переехать? Как бы ты дальше в нём адаптировалась в этом случае? Была бы успешна? Завела бы друзей?

– Я… я не знаю, Кларк, – чуть сникла девочка. – Но Нэлл должна была мне рассказать!

– Она сделала лучше: оставила её дневник там, где ты смогла его найти. Не выбросила, не сожгла. Сохранила. А почему не сказала… может, не знала как? Не смогла подобрать слов? Не всем же дан дар Красноречия.

– Ты так говоришь, словно бы защищаешь её! – с долей иррациональной детской обиды-ревности, надулась Лана.

– Мне непонятно, почему ТЫ её не защищаешь. Ведь Нэлл – самый близкий тебе человек. Она растила тебя с трёх лет, словно родную дочь. В прямом смысле заменила тебе мать. Практически, стала ей, пожертвовав возможностью завести свою собственную семью…

– Когда ты так говоришь, Кларк, мне становится за себя очень стыдно, – отвела взгляд Лана.

– Хорошо, что становится, – улыбнулся я. – Это значит, что совесть у тебя есть, и человек ты хороший. Это важно.

– Почему? – немного зарделась Лана. – Почему хорошим человеком быть важно?

– Сложный вопрос, Лана… – растерянно почесал в затылке я. – Ответов на него много… и все спорные… Лично для себя я отвечаю на него так: хорошие люди редко становятся успешными… но успешные люди становятся счастливыми ещё реже, чем хорошие успешными… А в чем смысл, быть успешным, если не быть счастливым? Хорошие люди становятся счастливыми чаще.

– Как-то это… заумно, – нахмурилась Лана. – И очень эгоистично.

– Это до крайности эгоистично, – улыбнулся в ответ. – Но, если я сам эгоист, то и ответы у меня соответствующие.

– А ты эгоист, Кларк? – удивилась девушка.

– Конечно. И простейший пример: проблемы у тебя, а говорим обо мне, – девочка погрозила мне пальцем, но всё равно улыбнулась. – Тебя беспокоило эти дни только то, что Нэлл не рассказала тебе о маме всего?

– Ну… понимаешь, Кларк, – присела на лавочку она. – Когда я читаю её дневник, она как будто бы говорит со мной. Говорит моими же словами, выражает мои же мысли… мы так похожи с ней… Мне её не хватает… – две слезинки блеснули в глазах девушки, и я, кляня внутри гадский метеоритный кулон, преодолевая боль и слабость, сел к ней и как мог в таком состоянии крепко обнял, прижав к себе. В конце концов боль – это просто боль, её можно перетерпеть. Не умер же я за несколько часов на шесте с этим кулоном на шее – не умер. Вот и сейчас не умру, а девочке станет легче. Девочкам требуется иногда поплакать. Со слезами наружу выходит боль… Так-то и мужчинам иногда это нужно, но девочкам чаще. Ничего с этим не поделаешь. Надо только понять и принять, если хочешь быть с ней, или уйти, если не готов к этому.

Вообще, вроде бы мне, старику, с, по сути, совсем ещё девочкой, шестнадцатилеткой, должно быть скучно, ведь ментальность у нас очень разная. Большинство проблем и вопросов, которые её сейчас беспокоят, должны казаться мне смешными и не стоящими внимания… вот только, почему-то, не кажутся. И ведь не в гормонах дело, уверен. Просто проблемы эти и вопросы… «взрослые», взрослея, не отвечают на них. Они лишь учатся жить без ответов на эти вопросы. Учатся закрывать на них глаза. Просто жить. Эти вопросы вытесняются другими, бытовыми и повседневными… А вот у меня, не знаю уж за какие грехи, или подвиги, появилась возможность вновь попытаться найти ответы на них. Вновь пережить один из самых сложных возрастов человека. Шестнадцать лет. Проходить его в одиночестве… Нет. Пусть это не умно, пусть я перед Ланой «палюсь», раскрываюсь, рискую… может быть, неоправданно, но нет. Умно не всегда значит правильно. Иногда глупость совершить лучше, чем по-умному пройти мимо или промолчать. Это очень сложный вопрос. Ответ на него только предстоит искать… в новых условиях. При новых моих силах и слабостях.

С Ланой мы просидели в ту ночь долго. Она плакала, выговаривалась, делилась сокровенным. Я слушал, обнимал её, гладил по голове… говорил мало, так как очень трудно говорить, когда от боли сводит челюсть и сбивается дыхание.

Потом, ближе уже к утру, я проводил её до самого дома. Путь казался мне бесконечным и бесконечно мучительным. Но и он закончился. Прощальный поцелуй, и Лана скрылась за дверью