– По-вашему, в Фортифут-хаусе могло случиться что-то подобное? – спросил я.

– Да, вполне, – подтвердил он.

– И что мне делать? Я вынужден жить там. И работать. Как и мой сын. Как и Лиз.

На лице Денниса Пикеринга сменилось несколько совершенно разных выражений, словно он пытался подобрать наиболее походящее.

– Думаю, я могу прийти и посмотреть, – резюмировал он, хотя и без особого энтузиазма в голосе.

– Правда? – Я был воодушевлен. – Я ведь не знаю, к кому еще обратиться. Бедный старик Гарри Мартин не смог мне помочь, и вряд ли от «Рентокил» было бы много пользы.

Пикеринг иронически усмехнулся:

– Не думал, что наступит день, когда в вопросе духовной поддержки церковь займет жалкое третье место после крысолова и крупной сети истребителей грызунов.

– Извините. Мне нужно было время, чтобы убедиться, что это настоящие призраки, или фантомы, или как вы их называете, «проявления духовной нестабильности».

Деннис Пикеринг провел нас по обшитому деревянными панелями и пахнущему школьными обедами коридору.

– Как насчет сегодняшнего вечера, после вечерней молитвы? – предложил он. – Скажем, в полдевятого?

– Меня устраивает. Вы не будете против того, чтобы подняться на чердак? Я обязательно куплю хороший фонарик.

– Знаете, можете попробовать немного помолиться, – сказал Деннис Пикеринг, открывая для меня дверь. – Не только за себя, но и за души тех, кто все еще обитает в Фортифут-хаусе.

– Да, наверное, вы правы.

Он пожал руку мне, затем Дэнни.

Когда мы шли по подъездной дорожке, Дэнни громко спросил:

– Зачем этот дядя нюхал порошок?

– Это нюхательный табак. Его нюхают, вместо того чтобы курить.

– Зачем?

Я сделал два или три шага и остановился:

– Бог его знает.

В начале шестого мы встретились с Лиз на автобусной остановке рядом с парком тропических птиц. Автобусы, полные туристов, наводняющих городок летом, уже отъезжали, их пляшущие тени тянулись через парковку вереницами бумажных гирлянд. Папаши с пивными животами, заправленными во флуоресцентные пляжные шорты, и в кепках с надписью: «Прирожденный убийца». Небрежно завитые мамы-блондинки на маленьких белых шпильках, в сверхузких белых бриджах. Потные, страдающие лишним весом дети в футболках «Нью Кидз Он Зе Блок», в серых носках и кроссовках. Сквозь монотонную, несущуюся из автомагнитол рок-долбежку прорывались пронзительные крики турако и попугаев ара, противные одинокие вопли павлинов.

Мне показалось, что у Лиз усталый и какой-то отсутствующий вид, словно мысли ее были чем-то заняты. Под глазами темнели круги, и она постоянно откидывала волосы со лба, как будто мучилась от головной боли.

– Как прошел день? – спросил я, когда мы заняли места в автобусе.

– О, ужасно. Всех этих туристов нужно расстреливать.

– Да брось. Не будет туристов – не будет работы.

Она выдавила кривую улыбку.

– Да, ты прав. Просто мне сегодня немного нездоровится. Нет, не месячные. Просто устала.

– Фортифут-хаус – это не то место, где можно нормально выспаться.

Дэнни болтал ногами и смотрел на мелькающее в ветвях деревьев солнце. Он нечасто ездил на автобусе, поэтому для него это было своего рода развлечение. Если я не смогу починить машину, нам придется кататься на автобусе до конца лета. В Райде был один спец по «Ауди». Я хотел завтра съездить к нему и попытаться выпросить кое-какие запчасти. В принципе, чтобы снова быть на ходу, мне нужно только лобовое стекло, фары, рулевое колесо и спидометр. Остальной марафет можно будет навести позже.

Мы вышли из автобуса на поросшей травой треугольной развилке, ведущей в Бончерч. Не спеша прошли мимо деревенской лавки и кафе, предлагающего «традиционный чай со сливками», крытого соломенной крышей и окруженного садом с кивающими нам алтеями. Слева от дороги виднелся широкий зеркальный пруд, где чистили перья и плескались утки. В воде отражались вечерние облака, похожие на какое-то затонувшее средневековое царство. Камелот все спал и видел сны, окруженный озерами, зеркалами и воспоминаниями. Король Артур продолжал угрюмо подпирать лоб рукой. А Ланселот все стоял на фоне башен умирающего дня и трепещущих знамен.

Давненько я не ощущал близость этой теплой, волшебной старины. С тех пор как мне было восемь и я впервые взобрался на известняковые, похожие на спины динозавров холмы Саут-Даунса. Мне нравилось то чувство, которое я испытал тогда.

Повернувшись к Лиз, чтобы поделиться своими ощущениями, я уловил исходящий от нее холод и понял, что ей все это будет неинтересно, и я выставлю себя дураком.

Дэнни бежал впереди, перепрыгивая через трещины в асфальте, – наверное, чтобы его не могли поймать воображаемые медведи.

– Я хожу по квадратам – а медведи мне рады: за углом притаились, чтобы скушать, как курицу, дурачка, который на линии хмурится[30].

Это было похоже на картинку с открытки. Если бы мы еще не возвращались в Фортифут-хаус, если бы Лиз не нервничала, а я не начал чувствовать, что теряю контроль над своей жизнью. А может, я уже давно утратил контроль, но только сейчас осознал это.

– Я хожу по квадратам – а медведи мне рады…

Мы свернули за угол каменной стены, укрытой в тени лавровых деревьев, и оказались у ворот Фортифут-хауса, откуда начиналась покатая дорожка, ведущая к дому. Внезапно я испытал такой страх, которого не чувствовал еще никогда. Страх перед тем, что было скрыто в этом доме, и тем, с чем мне предстояло столкнуться.

Я взял Лиз за руку.

– Послушай, – сказал я, – почему бы нам не спуститься на пляж в кафе и не выпить для начала? Знаешь, чтобы расслабиться. У тебя был тяжелый день.

Она посмотрела на меня прищурившись. Оглянулась на дом. Мы находились с северной стороны, погруженной в тень. Окна темнели, словно опустевшие шкафы недавно умерших людей. Я почувствовал, как напряглись ее мышцы. Почувствовал ее усталость и наполняющий ее холод, словно мы были с ней одним целым. Мы стали с ней близки, очень близки. Но почему между нами не было страсти? Если честно, заболей она, я мог бы раздеть ее и искупать. Но не смог бы заняться с ней любовью – имею в виду, по-настоящему.

Мы обогнули дом и пошли через сад. Дэнни подскочил к солнечным часам и крикнул:

– Сейчас полшестого!

– Он здорово определяет время, – сказала Лиз. – Я лет до десяти не умела.

Я подошел к солнечным часам. Они представляли собой треугольный бронзовый указатель с римским циферблатом. Было заметно, что указатель потускнел, а кончик его сломался. Скорее даже не сломался, а оплавился. И некогда острый край был покрыт каплями изуродованного металла. Я потрогал его, и мне показалось, будто я знаю, что с ним случилось.