Это было какое-то едва уловимое, зыбкое ощущение. Легкое головокружение, словно земля ушла из-под ног, и я стал вращаться.

Лиз стояла в «наве», прикрывая рукой глаза от лучей заходящего солнца.

– Что с тобой? – спросила она.

– Не знаю. Просто что-то почувствовал, и все.

– По-моему, мы позволяем этому дому взять над нами верх, – сказала она. – Мы должны были уехать вчера во что бы то ни стало. Неважно, бродяги тут обитают или призраки.

– Все еще думаешь, что это бродяги? – спросил я.

Лиз бросила на меня мрачный взгляд:

– Ладно. Я не думаю, что это бродяги. Но и не думаю, что это призраки. Я не верю в призраков. А ты веришь? Ради бога, Дэвид! Я не знаю, что это. Я весь день думала об этом. И не очень уверена, что хочу знать.

– Если хочешь, можем уехать завтра, – сказал я, стараясь говорить уверенно. Но у кого это получилось бы, после всех этих звуков, огней, бледных мертвых детей в ночнушках и темных фигур, которые перемещаются по фотографиям?

– Я не знаю, – ответила она. В ее голосе слышалась нервозность и подавленность.

– Послушай, – сказал я, – сегодня я устроил себе отгул и встретился с местным викарием.

– Что? Ты шутишь.

– С какой стати мне шутить? Когда прорывает трубы, ты звонишь сантехнику, правда? Когда у тебя в доме куча рассерженных духов, ты звонишь викарию. Ты же сама предложила провести обряд экзорцизма. А он, как оказалось, невероятно много знает про Фортифут-хаус, про Биллингсов и Бурого Дженкина. В приходских записях хранится немало сведений.

– И?..

Я пожал плечами.

– Не знаю, поверил ли он моим рассказам про огни и Милашку Эммелин.

Эммелин… – стал я бормотать про себя. – Эммелин пропала… Она ушла… Неделю назад, и её всё нет… На краю поляны есть два высоких ствола… Она прошла между ними…

– Что? – спросила Лиз. – О чем ты?

Я моргнул.

– Что значит, о чем я?

– Ты сказал, что «Эммелин пропала. Она ушла. Неделю назад, и её всё нет».

– Не заметил, что говорил вслух.

Лиз вздохнула:

– Дэвид Уильямс, похоже, вы спятили.

– Это Алан Милн, – сказал я. – Который написал Винни-Пуха. Эммелин пропала. Она ушла. Неделю назад, и её всё нет. На краю поляны есть два высоких ствола. Она прошла между ними, а мы побежали вслед[31]. «Эммелин!» – раньше меня пугало это стихотворение. В книге был рисунок двух деревьев, стоявших возле ограды. И я всегда думал, что никто не сможет исчезнуть, пройдя между ними, если только…

– Если только что, Дэвид? Ты начинаешь меня беспокоить.

– Если только… не знаю. Если только Эммелин не оказалась в том же месте, только в другое время. Ее не было неделю? Без еды? Без сна? И где она была? Раньше это пугало меня.

– Ради бога, Дэвид. Это всего лишь детский стишок.

– Возможно. Но что-то напомнило мне о нем. Может, мое подсознание пытается мне что-то сказать. Эммелин… то же место, другое время.

– Думаю, твое подсознание пытается сказать тебе, что ты больше не должен оставаться в этом чертовом Фортифут-хаусе ни на одну ночь. Вот что я думаю.

– А что, если викарий сможет разобраться со всем этим? – с вызовом спросил я ее.

– Дэвид, какое тебе дело, сможет он разобраться с этим или нет? Это не твоя проблема. И не моя тоже, поверь.

– Конечно, это моя проблема. Я не хочу тратить деньги на другое жилье, если могу потерпеть. К тому же мне уже заплатили за ремонт дома.

– Это верно, – сказал Лиз. – Тебе заплатили за то, чтобы подновить его, а не устраивать обряд экзорцизма. Почему ты не скажешь агентам по недвижимости, что здесь обитают привидения, и что ты не будешь работать, пока от них не избавятся.

– О да. И ты думаешь, они мне поверят?

– Похоже, тут все уверены, что в Фортифут-хаусе обитают привидения. Я сама уже начинаю верить в это. Хотя раньше никогда не верила в такие вещи.

– Лиз, мы можем хотя бы попытаться.

Она в отчаянии покачала головой:

– Неужели ты серьезно веришь, что этот твой викарий может что-то сделать?

– Сегодня вечером он придет и посмотрит, что здесь не так. Вот и все. Возможно, он не сумеет помочь. Возможно, это никак не связано с церковью, Сатаной и так далее. Но, если существует возможность положить этому конец, думаю, стоит попробовать. Для того, кто разбирается в духах, это может оказаться заурядной проблемой. И нужно всего лишь, чтобы кто-то прочитал здесь правильную молитву.

– Прямо как твой брак, – едко заметила Лиз, наделенная особым талантом менять тему.

Она застала меня врасплох.

– Мой что?.. – переспросил я. – Мой брак? Что общего у этого дома с моим браком?

– Все и ничего. Может, с Фортифут-хаусом и мало общего, но с тобой и со мной – много чего.

– Если честно, я думаю, нет никаких «нас с тобой».

– О, а спала я, значит, с одним из призраков? Так что «мы с тобой» все-таки были. И есть. Но ты никак не можешь определиться, да? Не можешь решить, хочешь ты покинуть Фортифут-хаус или нет. Уходи – останься – останься – уходи. Ты прямо как в той песне Джимми Дуранте. Не можешь решить, хочешь ты развестись с Джени или нет. Не можешь решить, хочешь ты заниматься любовью со мной или нет. Ты так боишься принять неверное решение, что не принимаешь никакого. Дэвид, ради бога, определись уже…

– Извини, – сказал я.

– Не извиняйся! – резко возразила она. – Не хочу, чтобы ты извинялся! Я хочу увидеть, как ты снова наладишь свою жизнь, неважно, со мной или с кем-то другим. Ты не сможешь иметь отношений ни с одной женщиной, пока не прочтешь над своим браком с Джени правильную молитву. Тебе нужно развестись с ней, Дэвид, и забыть о ее существовании. Хотя потом ты, возможно, будешь скорбеть еще много лет. Попытайся взглянуть на это с моей точки зрения. Не очень приятно ложиться в постель с мужчиной, который представляет себе, что ты его бывшая, и падает духом, когда у него не получается.

Я стоял, прикрывая половину лица рукой, и, наверное, был похож на Призрака Оперы в маске. Конечно, Лиз была права. Ну, как минимум, на три четверти. Мне не хватало страсти и решительности не только из-за Джени. Фортифут-хаус тоже влиял на меня. Но главная причина была, конечно, в Джени. Я еще слишком хорошо помнил о нашей совместной жизни. И все еще безумно ревновал ее к бородатому типу по имени Рэймонд. Ревность – это еще хуже привязанности. Привязанность проходит со временем. Часы тикают, дни загораются и угасают. Ревность нужно немедленно прижигать раскаленной докрасна кочергой, как прижигали пулевое ранение в фильме с Джоном Уэйном. Шипение, боль – и все.