– А-а… Понятно. Это ничего, что я на «ты»?

– Да нормально. Слушай, давай присядем где-нибудь на скамеечку! Есть хочу, прямо умираю…

– А что, дома не кормят?

– Ну почему, кормят. Просто так получилось…

– Да ладно, можешь не рассказывать. Я понимаю. Бывает. Я и сама на сегодняшний вечер бездомная.

– Как это – бездомная? Ты ж с ребенком!

– Да тоже – так получилось… – вздохнула Яна грустно. – Пойдем, что ли, в наш двор, нам с Олежкой все равно там на скамеечке долго сидеть придется. Вот и ты посидишь с нами за компанию.

– А почему на скамеечке?

– Да понимаешь, к Нинке сегодня ее парень приехал. Она меня к себе пожить пустила, пока я квартиру новую не сниму, вот мы с Олежкой и болтаемся на улице, пока он от нее не свалит…

– Хм. А если он всю ночь от твоей Нинки не свалит? Что, так на скамейке ночевать и будете?

– Не. Он должен скоро уже уехать. Он женатый. Нинка так с ним, для здоровья тусуется. Мы с ней из одного поселка, вот она и пустила меня пожить по-землячески. Даже денег не берет, представляешь? Да мне и заплатить ей на сегодняшний день нечем. Работу никак не могу найти.

– А до этого ты где жила? Ну, в смысле, до увольнения…

– Так в малосемейке стройсоюзовской и жила. Я как сюда приехала, думала – вот повезло с работой! И жилье дали, и прописку, и детсад, и зарплата хорошая. А потом – бац! – и все прахом пошло. Так теперь и маюсь. На работу не берут без прописки, деньги кончились, продукты даже купить не на что. Да ты сама видела в магазине…

– А домой вернуться не хочешь?

– Нет. Не хочу. Совсем не хочу! Коровам хвосты крутить!

– А что, у вас дома хозяйство? – встрепенувшись, повернулась к ней Маруся. – Большое, да?

– Ну да. Мать с отцом корову держат, свиней… А только я терпеть этого всего не могу! Лучше здесь умру под забором, а не поеду! Ненавижу все это, понимаешь? Запах этот навозный, куры под ногами. Фу!

– Ненавидишь, значит? – осторожно переспросила Маруся, глядя на нее исподлобья. – Надо же. А мне, наоборот, нравилось. Мы с мамой тоже и коров, и кур держали…

– А чего тогда сюда приперлась, раз тебе все это нравилось? – усмехнулась сердито Яна. – Вот бы и сидела там, около коров и кур. Взяла и приперлась, заняла мое место.

– Да я его не занимала, Ян! Я ж не знала, что Анна Васильевна тут с тобой так сурово обошлась!

– А если б знала, не поехала бы?

– Ну, я не знаю. Нет, наверное…

– Да ладно, не парься. Ты тут действительно ни при чем. Это я так, на судьбу злюсь. Сама виновата. Не надо было мне сверх меры из штанов выпрыгивать, надо было сидеть себе потихоньку, шажок за шажком наверх ползти. А я решила одним махом – и сразу в дамки. Сама виновата.

Так, за разговорами, они вошли в тенистый старый двор, уселись на хлипкую скамеечку перед дощатым черным столом. Такие приспособления – скамеечки со столами – чудом еще сохранились в старых дворах. Их деревянная, почерневшая от дождей и снегов память бережно хранит и забавы летних вечерних доминошников, и дворовые наивные песни патлатых юнцов под плохо настроенную гитару, и первые робкие поцелуи школьных парочек, вспугнутых строгим призывом из родительского окна. Годы идут, доминошники те давно уже вымерли, и юнцы-певуны превратились в солидных дяденек, и парочки те раскидала злодейка-судьба в разные стороны, а почерневшее от времени приспособление до сих пор несет свою грустную службу, с удивлением прислушиваясь к озверелому мату местных подростков, надувшихся дешевым пивом и песен больше не поющих. И тихо удивляется про себя – куда ж подевались, в какую Лету канули эти милые дворовые песни про то, как «понял он, что лучше Тани нету, только Таня замужем уже…».

Выложив из сумки съестные припасы на стол, Маруся легко уговорила и Яну с Олежкой отужинать вместе с ней. Олежка моментально умял булку, потом принялся за колбасу, запихивая ее в рот целыми кружочками, чем вызвал стыдливое неудовольствие матери:

– Э, сынок, ты чего это! Я ж тебя ужином вообще-то кормила! Ешь вон свое яйцо шоколадное, раз выпросил.

– А я не хочу твою овсянку! Я колбасу хочу! – с набитым ртом проговорил Олежка и потянулся за новым кружочком. – Тетенька, можно мне еще?

– Ой, да конечно! Ешь, конечно! – торопливо придвинула к нему пластиковую подложку Маруся, жалея, что не догадалась купить чего-нибудь повкуснее. – Ешь, я не хочу! Я вот булку с молоком…

– Господи, стыдоба какая! – глядя на сына, почти сквозь слезы произнесла Яна и втянула голову в плечи. Потом тихо пробормотала себе под нос: – Ну что, что мне делать, ума не приложу. А если я так и не найду себе работу? Прописка – это еще полбеды. Как узнают на собеседовании, что у меня ребенок маленький, сразу мордами киснут.

– А родители? Они не хотят взять внука к себе? Ну, на время хотя бы? Пока ты работу не найдешь?

– Ага, размечталась… – грустно усмехнулась Яна. – Они только того и ждут, чтобы я, так вот поскитавшись, домой вернулась… А я не хочу, не хочу!

– Да уж… – тихо вздохнула Маруся, допивая молоко из пакета. – Как странно жизнь устроена, правда? Мне вот здесь, в городе, очень плохо, я бы с удовольствием к себе в Кокуй уехала, к своим коровам… А тебе, выходит, наоборот…

– Ну да. И правда, странно жизнь устроена, – покачала головой Яна. – А почему тебе, кстати, здесь, в городе, плохо?

– Не знаю… Как-то жестоко все здесь, не по-людски…

– Да. Ты права. Город жесток. Но я-то согласна с его жестокостью, вот в чем дело! Я ее принимаю и понимаю, я хочу этой жестокости, я хочу здесь карьеру делать! Пусть меня переломает, как тростинку на ветру, все равно хочу! Квартиру хочу, машину… Пусть не сразу, но мне сам этот путь по душе, сам процесс… Да я и встала уже на этот путь, и пошла по нему! Да если б не твоя Бритва… С-с-ука завистливая…

– А я вот совсем не хочу… – грустно вздохнула Маруся. – Не для меня все это…

– Ну так и вали тогда в свой Кокуй! Чего ты тут вздыхаешь сидишь? Только на нервы действуешь! Ведь никогда же не свалишь! Будешь страдать, а все равно сидеть и за эту жизнь цепляться! Что, не так?

– Не сердись, Ян… Я же перед тобой ни в чем не виновата… – дотронулась Маруся до ее плеча. – И не ругайся, ребенка испугаешь… Слушай, а давай я тебе денег взаймы дам, а? У меня есть! Давай?

– Ну давай… – неуверенно произнесла Яна, покосившись на притихшего Олежку. – Только я не знаю, когда сумею отдать…

– Ой, да ладно… Когда сможешь, тогда и отдашь! – засуетилась Маруся, доставая из сумки кошелек. – Вот, у меня тут пятнадцать тысяч есть… Сегодня как раз аванс на карточку перечислили, я сняла…

– Ладно. Давай тогда телефонами хоть обменяемся, что ли… Запиши себе мой мобильный… Только сама звони, у меня входящие бесплатные!

Во дворе между тем совсем стемнело. Старые тополя неприветливо шумели высокими кронами, налетевший ветер подхватил и понес со стола пустой картонный пакет из-под молока, несколько тяжелых капель плюхнулось на черные доски, предвещая скорый ночной дождь. Яна поежилась, натянула на голову Олежке капюшон, с тоской посмотрела вверх на темные окна: