В сенях пасторского дома, развлекаясь игрой в карты, сидели два фузелёра, приставленные охранять злостных нарушителей воинской дисциплины. Лишь только с протестами коменданта лагеря было покончено, пожилой хромающий капрал открыл привешенный к двери амбарный замок, пуская нашу троицу в импровизированную камеру. Кроме нас, здесь уже находились два офицера, видно, решивших предыдущим вечером провести дегустацию всех найденных в округе вин. Не иначе знакомство с местными горячительными напитками прошло успешно, но последствия наложили на лица пехотного майорами артиллерийского лейтенанта неизгладимые, во всяком случае, в течение пары ближайших недель, темно-фиолетовые отпечатки.

– Гляди-ка, – окидывая нас взглядом, промолвил артиллерист, – а вот и новые пленные.

– Если так и дальше пойдет, то скоро здесь будет не продохнуть, – беззлобно оглядывая пришедших, поделился соображениями майор. – Интересно, говорит ли кто-нибудь из них по-французски?

Я перехватил вопросительный взгляд Лиса и немедля сообщил ему по закрытой связи о внезапной ущербности языковых способностей универсальной системы «Мастерлинг».

– Эй вы, жабы австрийские, – с милейшей улыбкой на лице приветствовал сокамерников лейтенант, – вляпались в дерьмо?

Мы как китайские болванчики затрясли головами, улыбаясь в ответ.

– Видишь, ни бельмеса не понимают, – поделился своими наблюдениями с приятелем артиллерист, – можешь продолжать.

– …Вот я и говорю, если австрияки с русскими оседлают высоты, а поверь мне, они их обязательно оседлают, то пытаться вышибить их оттуда будет безнадежно.

– Я слышал, в Италии базилевс брал и не такие склоны! Как-то с шестью гренадерами он обошел противника с тыла и, взобравшись по отвесной скале, наткнулся на стену. Недолго думая наш Александр перебросил своих молодцов во вражеский лагерь, затем перебрался туда и сам. Представь себе, каково было итальянцам увидеть, что мы уже у них в самом сердце!

– На то он и Александр Великий, – развел руками майор. – Но сейчас зима, склоны обледенели. К тому же дело, похоже, к оттепели, а если так, то с ночи будет висеть туман, а в тумане не повоюешь.

– Но ведь нас тоже не будет видно!

– Это тебе не будет видно, куда бросать свои ядра. А нам со штыками наперевес необходимо знать, куда идти.

– Майор Дюфорж, – вскакивая, повысил голос артиллерист, – вы что же, обвиняете меня в трусости?

– Лейтенант Понтевре, – тут же подскочил его собеседник, – я не сказал ни единого лживого слова! А что уж вы себе домыслили, меня не касается!

– Да как вы смеете! – Слова лейтенанта сопровождались звонкой оплеухой.

– Ну шо, граф, – с интересом наблюдая традиционную картину выяснения отношений между родами войск, проговорил Лис, – засиделись мы тут как-то, пора бы и честь знать.

– Рановато. – Я критически поглядел в забитое досками окно. Сквозь щели виднелись далекие костры. Ранняя декабрьская мгла, опустившись на землю, превращала в ночь короткий зимний день. Со двора слышались чьи-то оживленные голоса, а стало быть, время для побега еще не наступило. – Вызови пока конвой, пусть разнимут дебоширов.

Слушая, как вошедший в раж Лис колотит в дверь с криком «Полундра! Убивают!», я наклонился к уху барона Мюнхгаузена:

– Эти галльские петухи, судя по всему, сражаются уже не первый день. Когда всё в лагере утихнет, мы затеем очередную драку и, воспользовавшись сутолокой, перебьем охрану. Вы согласны?

– Можете рассчитывать на меня, – отозвался волонтер. – Но что вы намерены делать дальше?

– Вон на тех дальних высотах, – я кивнул в сторону окна, – судя по рассказу этих драчунов, русские позиции. Если взять мундиры караула и, скажем, майора, появится возможность добраться вплоть до передовых французских позиций. Ночью ожидается туман, так что короткий рывок – и мы вне зоны поражения. В сущности, французские пули будут опасны для нас на дистанции, которую можно преодолеть меньше чем за минуту. За это время опытный стрелок делает не больше двух выстрелов, и если нас не станут обстреливать целым батальоном, шанс попасть в такую мишень угасающе мал.

– Замечательный план, – тихо проговорил Мюнхгаузен. – Сейчас же, как я понимаю, необходимо притвориться, что мы вполне довольны своей участью.

Конвой, потревоженный грохотом и воплями Лиса, орудуя прикладами ружей, в течение нескольких секунд разнял дерущихся вояк, и почтительный капрал, не забыв извиниться перед вышестоящими командирами, потребовал у господ офицеров вести себя пристойно, тем более перед лицом врага. Лица врага, то бишь наши, были невозмутимы и выражали стоическую покорность судьбе.

Капральского внушения хватило часа на два. Затем сражение между артиллерией и пехотой разгорелось с новой силой, и опять изображающий панику населения Лис колотил в двери, истошно вопя и призывая конвой на помощь. Наконец шум, доносившийся из лагеря, стал утихать, однако не успел я обрадоваться наступающей тишине, как она была разорвана суровым голосом Умберто Палиоли, ни с того ни с сего возникшим в моей голове.

– Где вы, черт возьми, находитесь? – раздраженно вопрошал резидент, точно, уйдя в соседний трактир, мы позабыли вернуться пред его светлы очи. – Вы уже несколько часов назад должны были приехать!

– Ну, в общем-то мы уже приехали, — услышал я тираду напарника, также, как и я, ощутившего в голове повышенное давление начальственного гнева.

– Мы на гауптвахте, – пояснил я.

– Какой еще гауптвахте? – после долгой паузы возмущенно поинтересовался Палиоли.

– На французской, – честно ответил я.

– Вас что же, не освободили?

– Я бы сказал, не совсем.

– Как это понимать?

– Сначала нас пытались освободить, потом мы всех, – пустился я в объяснения, – взяли в плен, потом нас самих взяли в плен, и вот мы на корпусной гауптвахте маршала Дезе.

– А этот брауншвейгский волонтер?

– С нами, — заверил я.

– Пресвятая Дева! С кем приходится работать? — недобро процедил дон Умберто. – Что же вы теперь намерены делать?

В этот момент я уловил очередную фразу разговора, брошенную неугомонным лейтенантом в лицо разъяренного майора:

– …Но эти дурацкие синяки на лице позволят вам завтра отсидеться здесь, а не идти перед строем вашего батальона на позиции русских.

– Вы назвали меня трусом!!!

– Честно говоря, сейчас мы планируем уходить. Если небеса будут к нам благосклонны, завтрашнее утро я надеюсь встретить в лагере русских.

Как и большинство людей горячих, но по натуре беззлобных, французские офицеры, запертые на гауптвахте, отличались драчливостью, при этом совершенно не умея драться. Для того чтобы не опошлять высокое искусство приведения друг друга в полную негодность беспорядочным маханием рук и вульгарными пинками, необходимо иметь холодную голову и трезвый расчет. Или же мрачную, ледяную ярость, свойственную флегматичным скандинавам. Не обладая указанными свойствами, артиллерист и пехотинец попросту осыпали друг друга размашистыми оплеухами, то и дело стараясь схватить противника за лацкан мундира и лягнуть ногой. Честно говоря, у меня эти записные драчуны вызывали скорее усмешку и сострадание, чем злобу, а потому я тихо скомандовал Лису.