Девушки, кто помоложе и покрасивее, зарабатывали то, что называлось «матрасными деньгами».

– Зачем протирать задницу на невесть какой работе с девяти до пяти, когда можно просто полежать на спинке несколько минут и без труда подобрать двадцатку, пока ждешь звонка от своего агента?

Джилл это не привлекало. Единственным интересом в жизни у нее была карьера. Бедная польская девушка никогда не сможет выйти замуж за человека вроде Дэвида Кениона. Это она уже усвоила. Но кинозвезда Джилл Касл сможет получить кого угодно и что угодно. Если же она этого не достигнет, то снова станет Жозефиной Чински.

Но такому она ни за что не позволит случиться!

Свою первую роль в кино Джилл получила благодаря Хэрриет Маркус, у которой была троюродная сестра, чей дальний родственник работал вторым помощником режиссера на съемках телесериала из жизни медиков на «Юниверсал студиоз». Он согласился дать Джилл возможность попробовать себя. Эта роль состояла из одной фразы, за которую Джилл должна была получить пятьдесят семь долларов, из которых ей предстояло уплатить взнос на социальное обеспечение, налоги и взнос на Дом для безработных кинематографистов. Джилл предстояло сыграть роль медсестры. По сценарию ей полагалось быть в больничной палате у постели больного и считать его пульс в момент появления врача.

Врач: «Как он, сестра?»

Сестра: «Боюсь, не очень хорошо, доктор».

И все.

Джилл вручили отротированную страничку из сценария во второй половине дня в понедельник и велели явиться на гримирование в шесть часов утра на следующий день. Она перечитала сцену сто раз. Она жалела, что на студии ей не дали весь сценарий. Разве можно по одой страничке представить себе, что это за персонаж? Джилл попыталась вообразить, женщиной какого типа могла быть эта медсестра. Замужем она или не замужем? Не влюблена ли она в доктора? Или у них могла быть связь, но кончилась. Как она относилась к больному? Была ли ей страшна мысль о его смерти? Или она заинтересована в его смерти?

«Боюсь, не очень хорошо, доктор».

Она попыталась придать голосу озабоченность. И повторила:

«Боюсь, не очень хорошо, доктор».

Теперь она встревожена. Ему предстоит умереть.

«Боюсь, не очень хорошо, доктор».

Звучит упреком. Это врач виноват. Если бы он не уехал с любовницей…

Джилл не спала всю ночь, так как была слишком возбуждена, отрабатывая роль, но, явившись утром на студию, она почувствовала подъем и оживление. Было еще темно, когда она подъехала к охраняемым воротам немного в стороне от бульвара Ланкершим, в машине, которую ей одолжила ее подруга Хэрриет. Джилл назвала охраннику свою фамилию, он проверил ее по журналу и махнул рукой, чтобы она проезжала.

– Седьмая площадка, – сказал он. – Через два блока поверните направо.

Ее фамилия была записана в журнале. На «Юниверсал студиоз» ее ждали. Это было похоже на дивный сон. По дороге к съемочной площадке Джилл решила, что обсудит свою роль с режиссером, даст ему понять, что способна на любую интерпретацию, какую он пожелает. Джилл остановила машину на большой парковочной площадке и пошла в седьмой павильон.

Там сновало множество людей, которые деловито передвигали осветительные приборы, переносили электрическое оборудование, устанавливали камеру и отдавали распоряжения на каком-то непонятном ей техническом языке.

Джилл остановилась и стала наблюдать за происходящим, наслаждаясь зрелищем, запахами и звуками шоу-бизнеса. Это был ее мир, ее будущее. Она найдет способ произвести впечатление на режиссера, показать ему то, что она – нечто особенное. Он постепенно узнает ее как личность, а не просто как еще одну актрису.

Второй помощник режиссера отвел Джилл и с десяток других актеров и актрис в костюмерную, где ей вручили костюм медсестры и отослали обратно на съемочную площадку, и там, в каком-то уголке, ее и всех других эпизодических актеров загримировали. Как раз когда закончили гримировать Джилл, помощник режиссера вызвал ее по фамилии. Джилл поспешно подошла к декорации больничной палаты, где возле камеры стоял режиссер, разговаривая с исполнителем главной роли в сериале. Актера звали Род Хэнсон, и он играл хирурга, который был воплощением сочувствия и мудрости. Когда Джилл подошла к ним, Род Хэнсон говорил:

– У меня есть немецкая овчарка, которая пролает тебе диалог получше этого дерьма. Почему сценаристы никак не хотят прибавить мне выразительности характера, черт побери?

– Род, сериал идет уже пять лет. Не надо улучшать то, что имеет успех. Публика любит тебя таким, каков ты есть.

К режиссеру подошел оператор.

– Все включено, шеф.

– Спасибо, Хэл, – сказал режиссер и повернулся к Роду Хэнсону:

– Можем мы снять это, бэби? А дискуссию закончим потом.

– В один прекрасный день я подотру задницу этой студией, – резко бросил Хэнсон и зашагал прочь.

Джилл повернулась к режиссеру, который был сейчас один. Ей представлялся шанс поговорить об интерпретации роли, показать ему, что она понимает его проблемы и постарается, чтобы эта сцена получилась великолепной. Она улыбнулась ему теплой, дружеской улыбкой:

– Меня зовут Джилл Касл, – представилась она. – Я играю медсестру. Мне кажется, что эту роль можно сделать действительно интересной, и у меня есть кое-какие идеи относительно…

Он кивнул с отсутствующим видом и указал:

– Вон туда, к кровати.

И подошел что-то сказать оператору.

Джилл стояла и ошеломленно смотрела ему вслед. Второй помощник режиссера, дальний родственник троюродной сестры Хэрриет, подбежал к Джил и тихо сказал:

– Ради всего святого, вы разве не слышали, что он сказал? Идите туда, к кровати!

– Я хотела спросить у него…

– Вы все испортите! – яростно прошептал он. – Быстро идите туда!

Джилл подошла и стала у кровати больного.

– Ладно. А теперь все замолчали. – Помощник режиссера посмотрел на режиссера. – Репетировать будем, шеф?

– Да ты что? Давай снимать.

– Дайте нам звонок. Все успокоились. Тихонечко. Поехали. Мотор.

Ошеломленная Джилл услышала звонок. Она бросила отчаянный взгляд в сторону режиссера, хотела спросить его, как ей лучше интерпретировать сцену, каково ее отношение к умирающему, что ей…

Чей-то голос громко сказал: «Начали!»

Все выжидательно смотрели на Джилл. Она подумала, не попросить ли остановить камеру на секундочку, чтобы она могла обсудить сцену и…

Режиссер закричал:

– Боже милостивый! Медсестра! Здесь не морг, а больница. Щупайте его треклятый пульс, пока он еще не загнулся от старости!

Джилл со страхом посмотрела на окружавшие ее кольцом яркие лампы. Она глубоко вздохнула, подняла руку больного и стала считать пульс. Если никто не хочет помочь, то ей придется интерпретировать сцену по-своему. Больной – это отец врача. Они в ссоре друг с другом. С отцом произошел несчастный случай, и доктору только что об этом сообщили. Джилл подняла глаза и увидела приближающегося Рода Хэнсона. Он подошел к ней и спросил: