Следует отметить, что тон автора этих строк сходен с тоном, которым в «Повести временных лет» описывается война между Олегом Святославичем и Изяславом Владимировичем в Северо-восточной Руси в 1096 г., но вместе с тем здесь имеются некоторые идеологические отличия. Если в репрезентации событий 1096–1097 гг. еще присутствовала тенденция к объективному изложению, которая позволила составителю «редакции 1118 г.» осудить действия Изяслава Владимировича, то при описании событий 1123 г. симпатии летописца целиком находятся на стороне Мономашича, а действия Ярослава Святополчича подвергаются порицанию, хотя атрибутируемое князю утверждение — «это мой город» — свидетельствует о законности претензий, выдвинутых им под стенами Владимира. Ведь, по сути дела, Ярослав был вынужден оставить свое княжение, но не был лишен его ни по решению княжеского съезда (как Давыд Игоревич), ни по воле киевского князя (как Глеб Всеславич). Трудно сказать, входило ли приобретение Владимира-Волынского в первоначальные планы Владимира Мономаха, однако в начале 1120-х гг., получив поддержку со стороны городского населения, он уже был полон решимости не отдавать город Ярославу Святополчичу, что отразилось и в летописном рассказе под 1123 г., автор которого, учитывая отсутствие правовой основы в действиях Мономашичей, постарался сместить акцент в сторону дискредитации их противника, как бы доказывая своей позицией известную мысль А.А. Шахматова о том, что рукою летописца «управляли политические страсти и мирские интересы».

Тенденциозность летописца особо выделяется в следующем обращении к «дружине и братье»: «…Разумейте, с которым из них находится Бог, с гордым или со смиренным. Когда Владимир находился в Киеве, собирая воинов многих, и молил Бога о насилии и о гордости Ярослава, и отпустил вперед к Владимиру Мстислава с небольшим количеством воинов, а сам хотел идти вслед за ним со всем войском. И была великая помощь Божья благоверному князю Владимиру со своими сыновьями, за честную жизнь и смирение его, так как [Ярослав] был еще молод и возгордился против дяди своего и потом против тестя своего Мстислава».

Династический конфликт 1117–1123 гг. можно условно разделить на два этапа: на первом этапе в 1117–1118 гг. Ярослав мог отстаивать «отчинное» право на Киев, а на втором этапе в начале 1120-х гг. пытался вернуть себе волынский стол, который бояре после его явно вынужденного бегства передали в распоряжение Владимира Мономаха. Последнее обстоятельство способствовало тому, что на юго-западе Руси закрепилась ветвь Мономашичей, представители которой с небольшими перерывами управляли Волынской землей до 1340 г. После гибели Ярослава созданная им международная коалиция распалась, а вовлеченные в нее Ростиславичи поспешили примириться с киевским князем, «с мольбою и с дарами» отправив к Владимиру послов.

В исторической литературе встречаются утверждения о том, что, «став великим князем и, очевидно, пользуясь полной поддержкой боярства, Владимир II прочно держал всю Русь в своих руках» (Б.А. Рыбаков) и что «уже первые шаги Мономаха в качестве великого князя киевского обнаруживают его стремление к неограниченной власти, т.е. к восстановлению единовластной и централизованной монархии его деда Ярослава Мудрого» (Н.Ф. Котляр).

К сожалению, с подобными утверждениями вряд ли возможно согласиться, так как в источниковедческом плане они могут опираться лишь на фразу из «Сказания о чудесах» о том, что после вокняжения в Киеве «Владимир начал княжить над всей Русской землей», но и оно является преувеличением, поскольку власть Владимира распространялась лишь на два из трех «политических субъектов», составлявших «Русскую землю» в Среднем Поднепровье, — Киевскую и Переяславскую волости, где в 1113 г. он посадил на княжение своего сына Святослава, а после его смерти в 1114 г. — его младшего брата Ярополка.

Тот факт, что Черниговская волость оставалась под управлением Давыда Святославича, красноречиво свидетельствует о том, что политическое положение Владимира Мономаха не могло быть аналогично политическому положению его деда Ярослава и отца Всеволода, под властью которых находились все три главных города Южной Руси. Так что о единовластии Мономаха — даже в узких географических рамках «Русской земли» — говорить не приходится, ибо все важные политические решения он должен был принимать на основе компромисса со Святославичами, что демонстрирует хотя бы рассмотренный выше казус во время вышгородских торжеств 1115 г., тогда как если бы Владимир Мономах был главой «единовластной и централизованной монархии», подобный казус просто не имел места.

Также трудно согласиться и с тем, что он «с первых шагов» стал стремиться к единовластию. Во-первых, потому, что в это время попытки установления единовластного правления осуждались древнерусскими интеллектуалами, доказательством чего могут служить тексты Борисоглебского цикла или летописное «Рассуждение о князьях» под 1015 г., по А.А. Шахматову, принадлежащее составителю «Начального свода». Так что Мономах просто не мог поставить перед собой такой задачи без риска уподобиться Святополку Окаянному, убийце Бориса и Глеба, которому инкриминировалось именно стремление к единовластию. Во-вторых, потому, что первые шаги Мономаха были направлены на стабилизацию политического положения в Киеве и «Русской земле» в целом после апрельских событий 1113 г., результатом которых стало появление «Устава».

Вообще в политике Мономаха периода киевского княжения отчетливо просматриваются два этапа: в 1113–1115 гг. он занимает осторожную позицию, но в 1116–1125 гг. его действия приобретают более жесткий характер, направленный на упрочение политического авторитета Киева, следствием чего явились устранение «нелояльных» князей и переход вакантных волостей в руки членов его семьи, но тот факт, что Мономах не сразу лишал своих политических оппонентов их стольных городов, опять-таки свидетельствует о том, что изначально он не стремился утвердить за членами своего клана «монополию» на владение волостями, которая сложилась в определенной степени случайно, В то же время нельзя не заметить, что отношение Мономаха к своим родственникам являлось двойственным, поскольку он стремился только к подчинению князей правого берега Днепра, тогда как князья левого берега были для него равноправными партнерами.

Причины этого могут заключаться как в том, что решения Любечского съезда по вопросу о «наследстве» Святослава Ярославича способствовали переориентации геополитических интересов правителей Киева на западный берег Днепра, так и в том, что Святославичи, по-видимому удовлетворившись получением в 1097 г. своей «отчины», демонстрировали лояльность Мономаху, который использовал их как своих естественных союзников, разорвав альянс с сыновьями Святополка Изяславича. Для клана Святополка этот шаг Мономаха имел самые печальные последствия, так как его потомки оказались на долгое время исключены из политической жизни Руси. Их «отчины» — Киев, Туров и Владимир-Волынский — остались за Мономашичами. Лишь во второй половине XII в. сыну Ярослава Святополчича Юрию удалось вернуть одну из этих волостей — Туровское княжество, — но это не вернуло потомкам Изяслава их прежнего политического значения.

Во второй период своего княжения Мономах применял санкции не только по отношению к оппозиционным князьям, но и по отношению к мятежным представителям новгородской элиты. Как сообщается в Новгородской I летописи под 6626 (1118/19) г., «привели Владимир с Мстиславом всех бояр новгородских к Киеву и, заставив присягнуть честному кресту, отпустили домой, а иных у себя оставили; и разгневались на тех за то, что они грабили Даньслава и Ноздречю, и на сотского, на Ставра, и заточили их всех».