совестью пленнику становилось все легче и легче.

– Гайдук Иван Львович действительно был арестован в 1937 году. Точной даты никто не помнит, но все, с кем говорили наши люди, сходятся в одном: это было в конце весны. Незадолго до Нового года газеты напечатали короткую заметку: враг народа Гайдук разоблачен как агент иностранных держав, приговорен, ну и так далее. А вы публично отреклись от отца еще осенью, так?

– Так.

– Вы немногословны сегодня, Павел.

– Просто как раз по этому поводу ничего добавить не могу. Нужны еще доказательства того, что с чекистами у меня свои счеты?

– С вашим прошлым, Павел, мы разобрались. Будущее я постарался вам очертить хотя бы приблизительно. Однако чтобы оно состоялось, нам нужно определиться до конца с вашим настоящим. Я не слишком сложно выражаюсь?

– Нет, не слишком, – Гайдук снова отпил из бокала, поерзав на стуле, принял более расслабленную позу, закинул ногу на ногу. – Скажите, господин Брюгген, я не слишком удивлю вас, если скажу: пока вы проверяли мои слова, я выиграл время, чтобы отоспаться в камере, набраться сил, выпить коньяку перед смертью…

– Перед смертью? – Кнут вскинул брови.

– Ну да. Вот кину вас сейчас этим бокалом, попытаюсь даже наброситься на вас, ворвется охрана, меня расстреляют на месте, и все ваши расчеты – коту под хвост? Снова начнете ловить рыбку в мутной воде, а за это время мои товарищи получили достаточно форы, чтобы… – он не закончил фразу, чуть подался вперед: – Мне продолжать? Улавливаете ход мысли?

С ответом Брюгген не спешил.

– Если бы вы хотели так сделать, – проговорил он наконец, – то не стали б предупреждать. Допустим, сейчас вы все-таки решитесь… Я видел разных противников. Один, например, попросил вылечить ему язву – вместо тридцати сребреников, как сам сказал. В качестве аванса начал давать показание, даже назвал адреса несуществующих явок. Но пока их проверяли, все-таки оказался в больнице, стянул скальпель и вскрыл себе паховую артерию. Только, – Кнут снова выдержал короткую паузу, – вы, Павел, не похожи на самоубийцу. Во всех отношениях. Вы отреклись от отца, чтобы выжить, и вам было все равно, что подумают о вас окружающие. Вы пошли на фронт, сын врага, и вы рисковали жизнью, чтобы вам поверили и однажды послали на задание, с которого вы решили не возвращаться. У вас была масса возможностей сдаться в плен, но это восприняли бы как трусость, но не как месть за отца. И сейчас, Павел, вы тоже хотите уцелеть – чтобы наконец поквитаться. Другого шанса испортить вашему командованию такую масштабную игру у вас не было и не будет. Если я сейчас ошибаюсь, тогда мне остается расстрелять вас, потом приказать взять сотню заложников из местных жителей и потребовать их жизни в обмен на майора Крюгера. Это, товарищ диверсант, я говорю совершенно серьезно, – Брюгген обошел вокруг стола, встал вплотную к Гайдуку, и тот невольно поднялся, чтобы оказаться с ним вровень. – Решили поиграть и подохнуть героем – ваше право. Только умрете вы с мыслью о том, что жизнь ста мирных жителей на вашей совести. А вы могли этого не допустить.

Павел сжал в руке бокал с остатками коньяка, потом поставил его на стол, посмотрел в глаза Брюггену.

– Я готов.

– Вот так-то лучше, – Кнут чуть смягчил тон. – Так где могут быть остальные из вашей группы?

– Этого я не знаю. Так же, как понятия не имею, где Скиф и похищенный им немецкий офицер. Зато мы оговорили несколько мест, где нас могут ждать группы прикрытия.

– Группы прикрытия?

– Да. Это мы обсудили вчера утром перед тем, как выдвигаться в сторону Харькова. Места для встречи определял я, как единственный из группы местный житель. Для этого, собственно, меня с собой и взяли. Предполагалось, что после того, как мы отыщем Скифа, группу из города буду выводить я. Мы выберем тот маршрут и то место, которые окажутся наиболее безопасными.

– Как вы это собирались понять?

– По ситуации, господин Брюгген. Таких мест немного, всего два. Но проблема в том, что пока я не могу их указать.

– Почему?

– Это не имеет смысла. Я жив, наши об этом знают. В гестапо со мной церемониться не станут, это как к бабке не ходить, знаете такую народную поговорку?

– Знаю, конечно. Ваши товарищи в вас не уверены и думают, что вы не выдержите пыток, вы это хотите сказать?

– Я и сам в себе не был бы уверен. Как и в любом из них. Но места – все, что я знаю. Потому, мне кажется, пока я жив, группа лихорадочно ищет для отхода другие пути.

Брюгген задумчиво потер подбородок, прошелся вокруг стола, остановился, оперся руками о массивную столешницу.

– А ведь вы правы, Павел. Ваши товарищи сделают поправку на то, что нам удастся вас разговорить. И в самом деле поменяют планы. Тогда мне от вашего сотрудничества не будет пользы, верно? И мне придется вас ликвидировать. Агент, от которого нет пользы, подлежит ликвидации, разве нет?

– Потому, господин Брюгген, я должен не выдержать пыток и умереть. Или вы должны меня расстрелять, повесить, утопить в бочке с моей собственной кровью…

– Боже, ужас какой! Не бережете вы себя…

– Я не шучу. Я сейчас очень серьезен, – Гайдук допил коньяк, глаза его светились азартом. – Сейчас только утро, господин Брюгген. У местного гестапо наверняка большая агентура. Да и вы со своей стороны, да еще с вашими полномочиями вполне можете постараться, чтобы информация о том, что гестапо захвачен и расстрелян советский диверсант, разошлась по Харькову еще до обеда как можно шире. Где бы ни были мои товарищи, они обязательно держат ушки на макушке, делая все возможное для того, чтобы узнать о моей судьбе. Если до них дойдет, что меня убили в гестапо, они не станут менять своих планов, – проговорив это на одном дыхании, Павел замолчал, выжидающе глядя на Брюггена в ожидании реакции. Тот молчал, и Гайдук добавил: – Есть, конечно, место, где мы вчера вечером спрятали машину.

– «Хорьх», на котором приехали?

– Именно. Возможность, что наши там, слабая, но она есть.

– Хорошо. Где это?

И, не дожидаясь ответа, Брюгген снял трубку телефона, вызывая к себе Хойке.

Тем утром новости сыпались одна за другой.

В развалинах неподалеку от здания Госпрома, как и сообщил Гайдук, действительно нашли «хорьх», рацию в багажнике и остатки армейского пайка. На всякий случай оставлена засада, хотя на успех здесь Брюгген не надеялся.

Чуть позже Хойке сообщил об исчезновении беспалого сапожника.

Дверь квартиры Ярового была