– «Благодарствую» она произнесла, – раздраженно повторил Маньяк и завел было свою привычную уже для князя песню, начинающуюся с традиционных слов: – Ну и напарничка мне Всевед сосватал. Даже по губам читать не умеет, – но тут же осекся, виновато посмотрел на Константина и закрутил ту же песню совсем в другую сторону: – Ну и напарничка тебе Всевед подсунул. Даже спасибо сказать не может, будто вовсе разучился, – добавив со вздохом: – Одно слово – свинья неблагодарная, да и только.

– Не спорю, – охотно согласился Константин, и они понимающе улыбнулись друг другу.

Вот только улыбка эта была какая-то невеселая. Грустная – у ведьмака, и скорбная – у Константина.

– Ежели наше шествие ночное хоть одна жива душа узрела, тады все, – хмуро заметил Маньяк. – Вмиг кольями забьют и спрашивать не станут.

– Осиновыми? – поинтересовался Константин.

– А какая нам с тобой разница. Все равно больно. Хребтина – она любого кола не любит. Так что соваться туда не след. Пойдем к бережку, там ладей много. Утянем одну и доплывем на ней аккурат до твоей стольной Рязани.

Ладей и впрямь хватало. Правда, выглядели они не ахти – в основном челны-однодеревки, но дареному коню в зубы, как известно, не смотрят, а уж краденому – тем паче, так что вскоре они уже плыли вниз по ночной Проне. Светало. Разговаривать о том, что произошло, Константину совсем не хотелось. Он думал, точнее, пытался это сделать. Правда, получалось с трудом. Покойница, вампир, осиновые колья, добровольно легла в гроб, – ну не может всего этого быть. Не может, потому что… не может. И тут в какой-то момент его осенило. Раз трупы ходить не могут, значит, они с Маньяком убили и закопали в могилу живого человека. Или не убили? Или ее еще можно спасти?

– А ну-ка, поворачивай назад, – решительно приказал он ведьмаку.

– Пошто назад-то? – поначалу удивился Маньяк, но, внимательно выслушав князя, послушно закивал: – Тогда конечно. Токо здесь течение сильное. Не выгрести. Лучше всего к берегу пристать, а там посуху вмиг добежим, – и предложил: – Ты назад-то покамест обернись, а то что-то чудится мне, будто погоня за нами.

Константин оглянулся, старательно всматриваясь, не плывет ли кто за ними. Глаза его отчаянно слипались, не желали повиноваться. Он на секунду зажмурился, пытаясь прогнать непонятно откуда взявшуюся сонную одурь, а когда открыл их, то на небе уже ярко светило солнце, ощутимо клонясь к своему закату.

– Это я сколько же проспал? – удивился он.

Ведьмак, правивший лодкой, осклабился весело:

– Лучше спроси, как ты храпел, княже.

– А я храпел?

– О-го-го. Это у тебя не иначе как опосля медовухи выпитой. Так-то ты обычно тихонечко спишь.

– А что, я много выпил?

– Изрядно.

– А потом?.. – поинтересовался князь. – Здесь-то я как оказался?! Что-то я совсем ничего не помню.

– Не мудрено, – пожал плечами ведьмак. – Сколько меду выкушал-то. У меня бы и вовсе память отшибло.

– Нет-нет, погоди. Как до сеновала дошли – помню, как потом за ведьмой по селу гонялись – тоже помню, как она на тебя прыгнула…

– Ха-ха-ха, – закатился Маньяк.

Продолжая покатываться от смеха, он даже бросил руль, упав на дно лодки, Константин оторопело посмотрел на ведьмака, а тот, отсмеявшись наконец, заметил:

– Ты уж не серчай, княже, но больно похоже ты сказываешь. У нас в Приозерье смерд один как перепьет, так тоже половину ночи с нечистой силой воюет, а по утру всем сказывает, как он ее ловко одолел. Ну, совсем как ты.

– Так что, совсем ничего не было? – не понял Константин.

– Почему не было? Было. Медовуха была у Хрипатого. Да, видать, он, стервец, совсем молодую нам подсунул. Старую пожалел. А она, пока не выбродит свой срок, не угомонится. Такую выпить, так она в голове бродить начинает да такого там накуролесит. Это еще славно, что токмо во сне, а представь, ежели бы ты наяву какую бабу за ведьму принял и учал по всему селищу с колом за ней бегать.

– Так это что – сон был?

– А ты как сам-то мыслишь?

– Ну, не знаю, – начал сомневаться Константин. – А бок?! – почти радостно вспомнил он. – Мне же тиун бок пропорол своим колом.

– Покажи. – Улыбка с лица Маньяка сползла, и он сразу посерьезнел.

– Вот, – заголил на себе князь рубаху и искренне удивился: – Ничего не понимаю.

Дивиться и впрямь было чему. Кровавое пятно на одежде оставалось, а вот самой раны, про которую еще ночью, после тщательного осмотра, ведьмак сказал, что она лишь чуть серьезнее царапины, потому как ничего не задела внутри, уже не было. Правда, исчезла она не бесследно – небольшой шрам еще красовался на этом месте, но любой лекарь сказал бы, глядя на него, что ему не меньше недели, а то и двух.

– Это ты где-то неосторожно чиркнулся, а той ночью он у тебя малость приболел, – пояснил Маньяк равнодушно. – Вот тебе и приснилось, будто тебя кто в бок пырнул.

– А кровь на рубахе? – не унимался Константин.

В ответ Маньяк молча поднял левую руку, кое-как перебинтованную, и, повертев ею, пояснил:

– Тиун – дубина глупая, на сеновале косу забыл, вот я и порезался. А ты, видать, когда меня за руку брал, то ее же потом и к своему боку прижимал. Такое бывает.

– Ничего не понимаю, – растерянно прошептал Константин. – Уж очень все ясно помнится. Разве во сне так бывает?

– Говорю ж, медовуха поганая у Хрипатого. Она это, больше нечему. А про ясность я так скажу. Ежели тебе щепотку сушеных мухоморов дать, так ты такое учудишь – небо с овчинку покажется.

– Ну, если медовуха, – неуверенно протянул Константин. – Погоди, погоди. А ведьма-то была? Васса-то?

– Точно, – хлопнул себя по ляжкам ведьмак. – Ай да молодец ты, княже. Вот что значит голова ученая. Мы ж к ей перед самой свадебкой заходили. Потому и привиделась она тебе. А я-то мыслю, откуда у тебя в снах ведьма, коль тебе их в яви ни разу зрить не доводилось?

– Так она жива? Разве ты ее не…

– Подсобил уйти – это верно. Вишь как оно – до медовухи ты все запомнил, а дальше началось.

– А она…

– Да что она, – досадливо перебил Маньяк. – В домовину ее положили, снесли, как и всех, на буевище да закопали.

– А кол?

– И кол воткнули в могилу – ведьма ж чай.

– А она что же – не вставала совсем?

Ведьмак жалостливо посмотрел на князя и заметил:

– До Рязани твоей хода еще изрядно. Может, ты еще малость поспишь, а? Тока когда чертей там во сне учнешь гонять, не забудь – первым делом зеленых лупи. Они самые зловредные. А уж проворные – страсть. Это мне мужик тот из Приозерья сказывал.

– Да ну тебя, – обиделся князь, закрыл глаза и… правда уснул, причем проспал до самой Рязани, продрав глаза лишь под утро, да и то не потому, что выспался, а потому, что замерз от утренней речной прохлады. Спал он, правда, без сновидений. Медовуха, наверное, выветрилась.