Да чего уж тут говорить. Поздно, ох как поздно появился гонец из Переяславля-Южного. Зря все его труды были, только лошадей загубил.

«Нет, не зря, – одернул досадливо Константин сам себя. – Сейчас бы я их, как дурак наивный, хлебом-солью на пристани бы встретил – и все: он сам в плену, Рязань взята, дальше дело техники, потому что от таких новостей у всех людей в полках руки опустятся. Одно дело – когда твой князь жив-здоров, и совсем другое – когда его, считай, в живых нет, а княжич-наследник совсем маленький. Хотя все равно погано. Отбиться-то мы, может, и отобьемся, но то, что я прикован к Рязани буду намертво, – это и к гадалке ходить не надо. Так что у тех, кто на Угре сейчас стоит, руки полностью развязаны. Эх, Абдулла, Абдулла, – вздохнул он горько. – А ведь такое открытое лицо было. Да и Любим мне про него только хорошее говорил. Как же это оно так произошло и кто ж тебя переубедил?.. Хотя нет, скорее всего, там Мультек, братишка его, всеми командует, а может, даже и сам эмир. Впрочем, какая разница, – отмахнулся он досадливо. – Все равно бой тяжелый будет, если только вообще успеем его принять».

Но на носу передовой ладьи, действительно огромной, стоял не Мультек и не Ильгам ибн Салим, а Абдулла-бек собственной персоной, и от этого Константину стало еще горше.

Вылетев на полном скаку на пристань, он оглянулся – мало, ох и мало народу. От городских стен только с десяток дружинников и поспешали к князю. Впереди на жеребце вороном Изибор скакал, которого посланный Константином дружинник у ворот встретил.

«Чтоб хотя бы три-четыре сотни собрать – не меньше часа понадобится, – мысленно прикинул Константин. – И все равно. С той армадой, что сейчас по реке надвигается и уже в пятистах метрах от пристани находится, им не совладать. Хотя если за валом укрыться, то, может быть, и получится что-то, но где же взять этот самый час?»

Бек Абдулла тем временем начал что-то выкрикивать, раздавая команды, но какие именно – сказать было трудно, потому что ветер относил слова куда-то назад, да и не понимал рязанский князь булгарского языка.

Зато он прекрасно сознавал, что нужно что-то немедленно предпринять, иначе будет поздно. Что именно, Константин еще не знал. Была одна мысль, почти самоубийственная, но ничего лучше в голову не приходило. Ну и ладно. Семь бед – один ответ.

Константин сглотнул вязкую горькую слюну и обернулся к дружинникам.

– Все за вал!.. – приказал он властно. – Я один к ним пойду.

– Сам на смерть? – подивился стоящий ближе остальных Изибор Березовый Меч.

– Время потяну, – пояснил Константин. – Нам сейчас каждая минута дорога, авось удастся задержать ворогов, пока все, кто в Рязани остался, не соберутся. А ты давай назад в Рязань. Вооружай всех, кто в городе есть, и гони на валы немедля.

– Не дело ты, княже, задумал, – мотнул укоризненно головой Изибор. – Ох, не дело.

– Тут я решаю! Сейчас моя голова может всю Рязань прикрыть, – резко ответил Константин. – А за меня не бойся – выкручусь. Исполняй, – бросил уже на ходу и, не оглядываясь, медленно шагнул на мостки пристани навстречу неизбежному.

«А все-таки прав в том разговоре я оказался, а не Славка, – мелькнуло почему-то в мозгу. – Вот только жаль, что интуиции своей не доверился. Тогда все иначе было бы. А теперь…»

Он вздохнул, сделал второй шаг и приветственно поднял руку.

«Пусть думают, что я ничего не знаю. Тогда и впрямь удастся потянуть время. А сразу стрелять они не начнут. Невыгодно. Им же проще без боя в город войти, как друзьям, так что время у меня есть», – подумалось с надеждой.

Скажу ясней.

Пред тем как выступать,

Я взвесил зло, которое мы терпим,

И зло, которое мы причиним,

И чаша с первым злом перетянула.

Я понял, что бездействовать нельзя.

В. Шекспир

Ярослав знал, какие полномочия предоставить своим послам, которых он направил в Волжскую Булгарию. Скупиться было нельзя. Соблазн следовало сделать таким огромным, чтобы Ильгам ибн Салим даже не колебался в принятии решения.

Правда, Ярослав не знал точно, на каких условиях заключил рязанец мир с булгарами, но это его особо и не интересовало. Какая, в конце концов, для него разница – сколько именно гривен выторговал у эмира Константин.

Почему-то ему это представлялось именно так: сидит рязанец и охрипшим голосом, поминутно вытирая платком пот с раскрасневшегося лица, бьется смертным боем за каждую гривну, как конский барышник или ушлый новгородский гость. Такой вид ненавистного князя как-то сразу принижал Константина в глазах Ярослава, а его самого, соответственно, возвышал над ним.

Вот почему он просто махнул рукой в ответ на все вопросы боярина Творимира.

– Сули что хочешь, боярин. Можешь даже Устюг им отдать, который они уже взяли. И град, который Константин начал строить в устье Оки, если спрашивать станут, тоже отдавай, не скупись. Да и отберем мы его потом у них.

Творимир в ответ только вздохнул сокрушенно, но промолчал – по опыту знал, что спорить бесполезно.

Старик так и не покинул малолетнего сироту Всеволода, единственного сына погибшего Юрия Всеволодовича, которому он служил верой и правдой. Вместе с ним и тремя Константиновичами перебрался он на жительство в Переяславское княжество.

Рязанский князь, памятуя о том, как Творимир, не желая лить понапрасну кровь, сдался в плен вместе с полутысячей ратников, засевших в обозе, предлагал боярину остаться. Об этом Ярослав знал совершенно точно. Златых гор и кисельных рек с молочными берегами Константин не сулил, и именно потому – опять же по мнению последнего из оставшихся в живых сына великого Всеволода – старый боярин наотрез отказался.

«Рассчитывал, поди, что, оставшись, охапит больше, – злорадно думал Ярослав. – А того не подумал, сколь мне здесь, в Переяславском княжестве, пришлось новых ратников в дружину брать, да каждого при этом удоволить хоть немного».

Потому и терзало князя некоторое беспокойство – как бы Творимир, взвесив все хорошенечко еще раз, не переехал обратно. Ведь дал он ему намного меньше сел, нежели тот имел под Владимиром. Да что там меньше – всего три. И это набольшему боярину единственного, хоть и малолетнего сына своего брата Юрия.

Однако посылать больше было некого. Все видные мужи – и у него, Ярослава, и у Юрия, и у Константина – полегли там, под Коломной, в общей скудельнице, единой для всех погибших из многочисленной рати. Осталось всего несколько десятков, да и из них половина увечных, а остальные тоже по разным причинам не годились: либо возраст несолидный, либо горячи, несдержанны, либо с умишком не все ладно. Не дураки, нет. Но простоваты и прямодушны чересчур. В чистом поле, да с сабелькой вострой такими залюбуешься. Послы же иным умом обладать должны.

У Творимира как раз такой и был – говорит, лишь подумав как следует, обещать не спешит, да и откровенен не излиха. И прочие душевные черты боярина именно для этого дела подходили как нельзя лучше.