Всем были известны подвиги Хрущева, но казалось, что только ему самому они неизвестны – так велика скромность этого человека. Все видели, однако же, достоинства Александра Петровича и пользовались ими, поручая ему исполнение самых важных предприятий. К числу таких принадлежит и ночь с 9 на 10 февраля.

К вечеру 9 февраля приготовлены были все материалы, необходимые для постройки укрепления, и на случай нападения приказано пароходам «Владимир», «Херсон» и «Громоносец» расположиться так, чтобы они своими выстрелами могли поражать неприятеля.

С наступлением сумерек полковник Тотлебен с штабс-капитаном Тидебелем под прикрытием секрета из пластунов произвели разбивку укрепления на один батальон пехоты. Скоро затем подошел Волынский полк, назначенный в прикрытие, и батальоны Селенгинского полка – для работы.

Четвертый батальон Волынского полка, построившись в ротные колонны, рассыпал перед собой стрелковую цепь, впереди которой, еще ближе к неприятелю, залегли наши черноморские пластуны. За ротными колоннами стали три остальные батальона, один правее, а два – левее вновь строящегося укрепления. Селенгинцы принялись за работу, имея при себе ружья, чтобы в случае нападения неприятеля быть готовыми к его отражению. Одновременно с этим каждая рота Волынского полка на том месте, где стояла, строила ложемент на 25 человек стрелков.

Таким образом началась эта смелая работа в глазах неприятеля, не далее как на ружейный выстрел от него. Несмотря на каменистый грунт, постройка укреплений производилась так успешно, что неприятель заметил нашу работу только с рассветом, тогда, когда рабочие были защищены уже от его огня.

Дружно работали селенгинцы и волынцы, ожидая ежеминутного нападения. Укрепление строилось на каменистом грунте, едва прикрытом тонким слоем земли. Почти вся работа производилась кирками, искры летели от усиленных ударов о каменистый грунт, но без этого ничего нельзя было сделать. Ни стук инструментов, ни появление предательских искр не пробудили неприятеля. Все думали, что если неприятель не обращал внимания на нашу работу ночью, то с наступлением утра он окрестит вновь родившееся укрепление целой тучей свинца и чугуна, но и эти предположения оказались неверными. Правда, неприятель завязал перестрелку с нашими стрелками в ложементах, но перестрелка эта была незначительна и производилась весьма вяло.

Вновь построенное укрепление названо Селенгинским редутом, и в нем оставлены были три роты этого полка. Остальные войска отведены частью к бухте, частью на 2-й бастион. К вечеру 11 февраля пришли к редуту те же самые войска, какие были накануне при его заложении, и стали: Волынский полк в прикрытие, а селенгинцы для работы. Впереди их залегли пластуны черноморского пешего казачьего батальона № 8 под командой есаула Даниленко. Работа началась. Селенгинцы работали не переводя духа, желая к утру привести укрепление к концу.

С вечера стояла прекрасная лунная ночь и весело трудились солдатики, офицеры разговаривали, сидя в кружках и досадуя, что не велено разводить огни. Наступил второй час ночи, месяц спрятался, стемнело, и работать стало труднее. Вскоре темнота еще более увеличилась от набежавшей тучки, совершенно застлавшей горизонт. В двух шагах нельзя было различить предметов.

Селенгинцы трудились до кровавого пота; впереди, в неприятельских траншеях, слышна была усиленная работа, но и та к полуночи прекратилась. Казалось, все успокоилось, «не только вся окрестная природа, но и сами люди, враждой сюда созванные из далеких стран. Ночная тишина прерывалась выстрелом одного из последних нумеров наших батарей, еще отдаленнейшим взрывом бомбы, говором работавших в редуте, смешанным с шумом их инструмента, гулом падения подброшенной земли да звонким хохотом веселого солдатика, вызванным какой-нибудь незамысловатой шуткой его товарища…»

Французы, решившиеся во что бы то ни стало уничтожить нашу работу, собрали в своих траншеях пять батальонов лучших своих войск и 90 охотников, вызванных из всей французской армии. Позади этих войск стояла целая английская дивизия и рабочие, готовые в случае успеха уничтожить наши работы. Около двух часов ночи французы быстро и в безмолвии бросились на наших пластунов и успели многих из них вырезать. Сам сотник Даниленко был окружен и схвачен зуавами.

– Я и шашки вытягнуть не успел, – говорил потом Даниленко, – сорвали ее с меня, отбросили, за горло хватили и тянут; я упираюсь, борюсь, кликнуть некого… Приколоть-то, видите, им нечем меня, один меня за горло держит, а я его одной рукой схватил за ружье, другой рукой держу другого за грудь, а прежде еще вышиб из рук ружье… Он рвется у меня к ружью своему, а я их обоих подтягиваю к шашке, зная, где они ее бросили; вот и возимся… Тут-то я вспомнил, что при мне кинжал. Я как брошу того, которого за грудки держал, тот полетел, а я выдернул кинжал, да и в брюхо тому, что меня за горло держал… он так и затрепетался… Чуть стало светать, говорю своим: глядите, нет шашки! Ступайте, чтобы была, а то и служить не хочу, если не будет моей шашки! Ребята нашли и принесли.

Пока возился Даниленко с зуавами, французы бежали мимо него целыми толпами и атаковали наших рабочих.

С первым выстрелом в цепи генерал Хрущев приказал зажечь фальшфейер – сигнал тревоги – и вместе с тем построил Волынский полк левее редута. По приказанию инженер-штабс-капитана Тидебеля работавшие в укреплении селенгинцы разобрали ружья и стали за валом в ожидании неприятеля. Правее редута стал полковник Сабашинский с батальоном селенгинцев, работавшим во рву. Построившись вогнутым фронтом, волынцы молча бросились в штыки. В темноте ночи закипел ожесточенный бой. Небольшое пространство, на котором боролись противники, освещалось на мгновение ружейными выстрелами, но затем тотчас же погружалось в еще больший мрак; только звук оружия, крики «Ура!» и возгласы неприятеля указывали место побоища. Сам генерал Хрущев был окружен неприятелем, один из зуавских офицеров бросился с обнаженной саблей на генерала, но полковой горнист Павлов выбил саблю из рук офицера, а рядовой Белоусов заколол его. Завязалась всеобщая свалка. Волынцы смешались с французами, французы с нашими. Там французы звали к себе на помощь, здесь громко раздавалось: «Ребята, сюда!» Повсюду происходила самая жестокая схватка: резались, кололись, стреляли в упор, с трудом отличая впотьмах друг друга. Вдруг над головами волынцев и селенгинцев пронеслись целые десятки светящихся ядер с наших батарей. Упав на землю, они осветили окрестность – и враги взглянули в лицо друг другу. Пользуясь этим временным светом, наши батареи открыли частый огонь по наступавшему неприятелю. Целый град снарядов и бомб сыпался на французов с Малахова кургана и соседних батарей. Пароходы «Владимир», «Громоносец» и «Херсонес» извергали потоки чугуна, опустошавшего ряды наступающего неприятеля.

Презирая смерть, французы смело шли в атаку на свернувшихся в колонны неподвижных волынцев. Батальон за батальоном, как волна за волной, напирали они на несокрушимую скалу штыков храброго полка, молчаливо отражавшего все удары. Среди сильного огня, порой все озарявшего, можно было отличить массы сражавшихся. В нескольких местах видны были две черневшиеся стены, напиравшие одна на другую, сталкивавшиеся и смешивавшиеся. Крики каждой толпы, набегавшей вперед, при каждом наступлении были полны воодушевления, но потом ослаблялись и покрывались наконец стонами и болезненными возгласами раненых.