– Носилки! – крикнет несколько голосов, быстро, но без замешательства кидаясь к упавшему товарищу.

– Простите, братцы! Умираю, – говорит слабым голосом раненый.

Его бережно кладут на носилки, он хочет сказать еще что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз «простите, братцы». Товарищ-матрос надевает раненому упавшую с головы фуражку и, не сказав ни слова, равнодушно возвращается на свое место.

– Это каждый день этак человек двадцать или тридцать, – скажет вам поселившийся на бастион со дня осады морской офицер, хладнокровно свертывая папиросу из желтой бумаги.

Смеркается. Полный месяц давно плавает дозором по небу, освещая враждебно размежеванное пространство окрестностей Севастополя. Море, окутанное мраком ночи, плещется о скалистый берег. Далеко на воде виднеется линия огоньков на неприятельском флоте. Глухо отдаются выстрелы во влажном и сыром воздухе. В темной вышине над бастионами, как светящиеся во мраке звезды, пролетают бомбы, то перекрещивая свои полеты, то одна другую нагоняя. Оставляя за собой огненный след, они вдруг вознесутся стрелой, потом плавно подымутся до крайней высоты своего полета и там будто остановятся на несколько мгновений, словно выбирая себе место падения. Вслед за тем, шатаясь со стороны в сторону, они опускаются все быстрее и быстрее и, наконец, стремглав, как падучая звезда, падают на землю.

– Лахматка (бомба), – слышится в темноте голос сигнальщика.

Привычные к таким сценам, люди бросаются на землю.

– Не наша! – крикнет сигнальщик. – Армейская! – И прилегшие было к земле матросы приподнимаются, зная, что бомба полетела за батарею в прикрытие или в город.

– Э, да неприятели никак раскутились, – заметит командир батареи или бастиона и, выйдя из блиндажа, прикажет послать прислугу к бомбической пушке.

– Есть! – по морской привычке отзовется комендор, и несколько человек матросов мигом подбегут к орудию.

– Чем заряжено: бомбой или картечью?

– Бомбой, на стропке (т. е. с веревочкой, чтобы в случае надобности можно было вытащить бомбу из канала орудия).

– Ну, валяй.

Чугунная махина, с лишком в 300 пудов, разом отпрыгнет назад, клубы горячего порохового дыма охватят прислугу, грянет выстрел, и тяжелая бомба, шипя и гудя по воздуху, понесется к неприятелю. Вслед за тем не одно, а несколько ответных ядер пролетят над головами стоящих на бастионе.

Сигнальщик то и дело кричит: бомба, пушка, берегись, граната!

– Не части, Михеич! – крикнут ему товарищи.

– С ноги собьешься! – подхватят со смехом другие.

На звуки выстрелов, своих и неприятельских, отзовутся соседние бастионы, и пошла потеха! 3-й бастион угостит неприятельские траншеи темной, т. е. картечью, а 4-й пошлет капральство или штук 30 гранат, вложенных за раз в мортиру. Букетом светлых звезд рассыпятся гранаты над неприятельской траншеей, и с перекатным треском они разорвутся у него в гостях.

– Пали через каждые четверть часа, пока я не прикажу перестать, – скажет командир батареи или бастиона, уходя в свою землянку.

С наступлением темноты на бастионы вводят прикрытие и рабочих. Пехотные роты размещаются у насыпи, кто где найдет себе место; матросы сидят у своих орудий. Никто почти не спит, люди курят и разговаривают вполголоса. Пехотные офицеры обходят от времени до времени свои ряды.

– Смена! Пошел на саперные работы! – слышится голос в темноте.

Очередные люди собираются в стороне. Является саперный офицер и, собрав несколько десятков, отправляет на работу при своем унтер-офицере. На бастионе, во рву и в амбразурах слышны работающие. Неприятель открывает учащенную стрельбу. Слышны требования носилок, но работающие так привыкли к этому крику, что не обращают на него внимания, как будто дело это до них не касается.

Возле рабочих по-прежнему сидит сигнальщик и следит за неприятельскими выстрелами.

– Бережись! – кричит он, и бомба упала возле самого сигнальщика и посреди работающих.

Все бросаются в разные стороны, но сигнальщик не трогается с места. По счастью, трубка погасла и бомбу не разорвало.

– Не ховайсь! Померла! – протянет он, и работа закипит с новой силой.

Изо дня в день тянулась такая однообразная жизнь на севастопольских бастионах. Она разнообразилась только изредка фальшивыми тревогами да почти ежедневными ночными вылазками.

Осеннее время и ненастье были чрезвычайно губительны для неприятельских войск. Трудно переносили они жизнь в траншеях, залитых водой и переполненных грязью. В такие дни союзники держали в своих подступах войска менее обыкновенного, и, чтобы показать нам, что всегда готовы к бою и что нечаянное нападение на них невозможно, они нередко прибегали к различного рода хитростям. Вдруг среди всеобщей тишины французы или англичане откроют самый сильный огонь из своих траншей и в темноте ночи, не вылезая из своих нор, забьют наступление, кричат «Ура!» с таким одушевлением, что так и кажется, что вот целые тучи их бросаются на штурм какого-либо пункта нашей оборонительной линии. Батальный огонь из траншей заставит отступить наши секреты. Расположенная за секретами стрелковая цепь, за темнотой не видя ничего, кроме выстрелов, и слыша наступление, начнет стрельбу по воображаемому противнику; ближайшие батареи для поддержки цепи также откроют огонь, их примеру последуют соседние – и загорится пальба по всей оборонительной линии, пока не успеют осветить местность светящими ядрами и не узнают, что это только фальшивая тревога.

Такие тревоги повторялись весьма часто, и хотя они изнуряли гарнизон, но к ним были всегда внимательны и относились весьма серьезно, зная, что во время военных действий весьма часто случается, что ложная тревога обращается в действительную, а фальшивая атака или штурм без достаточной осторожности обороняющего может кончиться падением укрепления.

Чтобы отучить неприятеля от подобных выходок, защитники предпринимали почти ежедневно ночные вылазки, в которых проявлялись русская удаль и молодечество.

Вылазки – превосходное средство к утомлению противника и к задержанию его движения вперед. Заставляя неприятеля в течение целой ночи быть готовым к отражению атаки по всей линии, защитники вынуждали его содержать в траншеях большое число войск, которые, находясь под выстрелами наших батарей, несли значительную потерю. Независимо от этого кучки храбрых, врываясь в неприятельские подступы, производили в них возможную порчу: срывали насыпи, разбрасывали туры, фашины, мешки и пр.

Частые вылазки составляли особенность защиты Севастополя. В руках славного гарнизона это было могущественное средство наносить вред неприятелю и даже на время останавливать его работы.

Бывало, в темную ночь собиралось несколько десятков охотников из различных пехотных полков, отправлявшихся на стук неприятельских кирок и лопат. Местность хорошо известна морякам: неприятельские батареи построены на земле и из земли, им принадлежащей. Имея при себе проводником одного из матросов, смельчаки тихо подползают к траншеям… Вдруг вдали раздастся громкое протяжное «Ура!». Французы бросают кирки и лопаты, хватаются за оружие, а мы уже в траншее. Что происходит там, описать трудно: там душно и тесно, там звук оружия и скрещивание штыков, там русское «Ура!», там стоны и проклятия, с которыми часто сливается молитва умирающего.