– Я не… – бормочу я сквозь нарастающую мигрень.

– Тебе необходимо, конечно, научиться справляться с этой силой…

– Перестаньте, – говорю я.

Моя головная боль и в сравнение не идет с этим чувством абсолютной неадекватности.

– Нет у меня Иммрала. Я должна быть способна управлять инспайрами и читать мысли, верно? Так вот, я не умею читать мысли. Значит, и силы у меня нет. И у меня нет фиолетовых глаз, правда? Вы же так узнаете иммралов, верно?

К моему удивлению, лицо лорда Элленби освещается улыбкой.

– Подожди-ка.

Он быстро выходит из комнаты, и я слышу, как он кого-то зовет. Мне хочется, чтобы он делал это потише. Вернувшись, он наливает мне кубок пугающе-яркого питья, на вкус похожего на чили.

– Ферментированный лотос, – поясняет лорд Элленби, когда я давлюсь напитком. – А, входи!

Я оглядываюсь. В дверях стоит мой брат, бледный, с расширенными глазами.

– Почему бы тебе не сесть рядом с сестрой? – предлагает лорд Элленби.

Я отодвигаю свой стул как можно дальше.

– Сейчас, Олли, – говорит лорд Элленби, – я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня, и я хочу, чтобы ты отвечал мне честно.

– Хорошо, сэр, – неуверенно произносит Олли.

Лорд Элленби протягивает Олли руку. Олли после небольшого колебания берет ее. И становится еще бледнее… Он задыхается, сопротивляясь руке лорда Элленби. Тонкая струйка крови вытекает из его носа. Когда лорд Элленби отпускает руку Олли, мой брат фактически падает на спинку стула.

– Ты видел? – спрашивает лорд Элленби.

Олли кивает, его лицо напряжено, хотя я не понимаю – от изумления или от потрясения.

– Что это было? – спрашиваю я.

Лорд Элленби не обращает внимания на мой вопрос.

– Ферн, ты помнишь, что сказал Мерлин, когда вы с Олли вместе проходили Испытание? Он сказал: «Высижены из одного яйца». Ты следишь за мной?

Мои красные глаза встречаются со взглядом синих глаз Олли, и я вдруг все осознаю с безумной ясностью. Я всегда подшучивала над тем, что Олли досталась красота, а мне духовность, но я была куда ближе к правде, чем сама понимала. Мы близнецы. Красный и синий создают фиолетовый.

Я умею управлять мыслями, а Олли умеет их читать.

Мы две половинки.

– Рождественский пир готов!

Папин голос гудит снизу. Я еще даже душ не приняла. В моей голове словно носится какой-то паршивый кошмар, создавая хаос.

Обычно я помогаю папе рождественским утром: чищу пастернак, закладываю все нужное в миксер. Но сегодня я сказалась больной. Я просто не могу изображать приветливость, глядя на Олли, – после того, что мы узнали прошлой ночью. Но в любом случае у папы есть помощница – Клемми. В первый раз за те пять лет, что они вместе, она пришла на рождественский обед. Я слышу ее высокий голос, напевающий «На Рождество мне нужен только ты», он взлетает вверх по лестнице к моей закрытой двери.

Новость о моей силе разнеслась по Тинтагелю еще до того, как я успела выйти из кабинета лорда Элленби. Харкеры с высоты своей башни видели, чтó я смогла сделать, и уж конечно молчать не стали. Это раздражает меня сильнее всего. Не потому, что я стыжусь этого или некстати думаю о зависти других людей, но потому, что снова оказываюсь в дураках. Я ведь уже начала чувствовать, будто я – смею ли я это сказать? – как-то вхожу в общую массу рыцарей, пусть пока и не завожу друзей. Я им вроде как нравилась. Там я без ожогов, а цвет моих глаз они в общем приняли. А теперь каждый думает, что я обладаю Иммралом, и я снова другая. И это уже началось: когда прошлой ночью я вышла из кабинета лорда Элленби, меня встретили пристальные взгляды, бормотание и жиденькие аплодисменты. Даже Феба, всегда такая уравновешенная, выскочила из рыцарского зала, чтобы помахать мне рукой, словно подчеркивая, что она хорошо знакома с девушкой, обладающей Иммралом. Олли повезло. Никто не узнал еще о его половине Великой Силы, так что он мог спокойно выскользнуть из кабинета лорда Элленби следом за мной. И тут же его окружили ждавшие снаружи сквайры, но он увернулся от всех вопросов и удрал куда-то с Рамешем.

Мне страшно, что я оказалась в центре внимания, но еще сильнее меня пугает то, о чем прошлой ночью никто даже не упомянул. Лорд Элленби мог не сказать об этом прямо, но не нужно быть гением, чтобы сообразить: он многого ожидает от нас. Он говорил о том, чтобы помочь нам в тренировке нашей силы. Потом были еще острые, оценивающие взгляды, которые он бросал в мою сторону. Взгляды, на которые я не в силах была ответить. Взгляды человека, гадающего, что сделала девушка вроде меня, чтобы заслужить подобную силу, и сумею ли я справиться с ней.

– Идем, Ферни, еда пойдет тебе на пользу! – снова зовет папа.

Наверное, он прав. Запах индейки, и каштанов, и корицы, и всего того замечательного, что приходит с Рождеством, просачивается в мою комнату. Снимая пижаму и натягивая джинсы и побитый молью праздничный свитер, я стараюсь стряхнуть с себя страх, свалившийся на меня вместе с головной болью.

– Ох, ну и ну! – в ужасе восклицает Клемми, когда я спускаюсь вниз.

– Ты, вообще-то, меня уже видела пару раз, Клемми, – обиженно говорю я. – Наверное, могла уже и привыкнуть к моей внешности.

– Нет, милая, не в этом дело, – отвечает она, притворно улыбаясь. – Уши – у тебя там кровь…

Я отступаю назад прежде, чем она успевает ко мне прикоснуться. Но она права, – впрочем, я и сама чувствую, что на ушах что-то налипло.

– Что случилось, милая? – спрашивает папа, держа в руках маленький горшочек хлебного соуса, который пахнет чесноком. – Хочешь, вернись в постель, я принесу тебе все на подносе?

– Просто головная боль.

Следом за папой входит Олли, у него в одной руке клюквенный соус, в другой – блюдо с пастернаком.

– Выживет, – говорит он. – Или ты и в самом деле на пороге смерти, милая Ферн?

– Прекрати! – громко одергивает его папа до того, как я успеваю ответить.

Он со стуком ставит горшочек на наш маленький обеденный стол и возвращается в кухню, громко топая.

Мне бы ничего не хотелось так, как насладиться рождественским обедом без неловкого разговора, но деваться некуда. Я строю Олли гримасу, точно так же как и прежде сделала бы в такой ситуации, но теперь это кажется странным. Открытия прошлой ночи висят между нами, накаляя любое взаимодействие. Впрочем, папа и Клемми говорят достаточно, чтобы заполнить молчание между мной и Олли. Они болтают о работе и о погоде, о семейных традициях. А потом заговаривают о политике.

– А знаете, я, пожалуй, стал лучше относиться к Мидрауту, – говорит папа, прожевывая пастернак. – Он через многое прошел.