Диафеб подумал о том, что принцесса рассуждает удивительно здраво для женщины. Ведь невозможно мечтать о возлюбленной и в то же самое время планировать сражение или скакать в атаку! Он собирался было сказать ей об этом и похвалить ее ум, по силе и организованности почти равный мужскому, но тут Кармезина добавила:

— Хотела бы я находиться рядом с ним в бою и не тревожиться о том, что он мог меня позабыть!

Диафеб помолчал, подбирая слова, а затем осторожно ответил:

— Что ж, если бы он сейчас слышал вас, то, наверное, сознание бы потерял от избытка радости! Потому что на самом деле он ни о чем не говорит, кроме как о вас, и, скача в атаку на врага, выкрикивает ваше имя, а замышляя какую-нибудь воинскую хитрость, думает только о ваших прелестях. Если бы вы видели, как он страдает! По ночам он не может заснуть и, облачившись в доспехи, объезжает весь лагерь, и дождь бьет ему в лицо, а ветер хлещет его по спине. И что же он делает, когда наконец удается уговорить его отойти ко сну? Он ложится на голую землю, покрывается одеялом и остаток ночи опять говорит о вас! И мы засыпаем под эти речи, как в детстве засыпали под колыбельную няни или матушки, и ваше имя ласкает нас во сне, а утром бросает нас в бой, и таким образом оно звучит для нас то нежно, то грозно!

Кармезина то вся заливалась краской, от груди и до самых бровей, то опускала голову и кусала губы, то вдруг вскидывалась и смотрела Диафебу прямо в глаза.

А Эстефания встретилась с Диафебом взглядом и увидела смех в глубине его зрачков. Это был добрый смех — и немного похотливый; от него становилось тепло, как будто Диафеб усадил ее на колени, угостил вином и прижал к себе, положив на спину широкую ладонь. И Эстефания подумала, представив себе все это: «Отчего считается, будто девица ищет в возлюбленном подобие своего отца? В жизни не слыхала большей глупости! Ибо возлюбленный — это целая вселенная, а для дитяти вселенной является мать. Итак, Диафеб будет моей матерью и моей вселенной, и сейчас я должна помочь ему завершить начатое дело».

И Эстефания заговорила, обращаясь к Кармезине:

— Не пойму, принцесса, почему вы медлите. Будь я на вашем месте, я давно бы уже показала Тиранту все то, что у меня под рубашкой, а затем взяла бы его в мужья! Или у вас имеется какой-то другой жених на примете? Я-то хорошо знаю цену тем, кто вас сватает! Герцог де Пера когда-то был пригож, но за него не вам бы выходить, а старшей сестре вашей матушки! Что до моего отчима, герцога Македонского, то худшей партии представить себе невозможно. Захотите поразвлечься — он будет храпеть, захотите поговорить с ним — начнет зевать. А Тирант и знатен, и красив, и отважен, а главное — умирает от любви к вам.

Принцесса тихо рассмеялась, и с кончиков ее пальцев посыпались бледные светящиеся искры.

И пока Кармезина была поглощена своим смехом, Диафеб склонил голову набок и спросил Эстефанию:

— Ну а теперь скажите мне, Эстефания Македонская, будете ли вы храпеть в то время, как мне захочется поразвлечься, и начнете ли зевать, если я с вами заговорю?

— К чему эти вопросы? — осведомилась Эстефания.

— Мне надо знать, каков ваш обычай, — пояснил Диафеб. — Ведь, если принцесса соблаговолит взять в мужья Тиранта, его ближайший родич вынужден будет подыскивать себе супругу среди придворных дам. Иначе нам с братом придется расстаться, а я бы этого не хотел.

— В таком случае, узнайте обо мне все самое худшее, — прошептала Эстефания. И закрыла лицо руками.

Диафеб с любовью смотрел на нее. От теплоты этого взгляда ладони у Эстефании нагрелись, и она отняла их от лица.

Диафеб улыбнулся:

— Что бы вы ни сказали, я все приму.

— Что угодно? — прошептала она.

Он только кивнул.

— Я завиваю локоны на лбу и оттого имею обыкновение спать с особыми валиками в волосах, — сказала Эстефания и залилась слезами.

Диафеб на это ответил так:

— Если вам будет угодно, то продолжайте спать с валиками в волосах. Ибо для того занятия, которое я намерен предлагать вам каждую ночь, за исключением святой пятницы, забота о прическе помехой быть не в силах. И умоляю вас теперь, поцелуйте меня в знак согласия.

— Не стану я целовать вас без дозволения принцессы! — возмутилась Эстефания. — Что за непристойность вы мне предлагаете!

Тогда Диафеб опустился перед принцессой на колени и сложил руки ладонь к ладони, как будто находился перед изваянием какой-нибудь святой.

— О великая, прекрасная, милосердная Кармезина! — вскричал Диафеб. — Заклинаю вас, взгляните из горних миров в дольний, на несчастного грешника, который умоляет вас о милости! Дозвольте Эстефании поцеловать меня, ведь, если мы вступим в честное супружество, ей придется делать это очень часто, — а как она сможет узнать, понравится ли ей это, если не поцелует меня сейчас?

— Ах, лицемер! — возмутилась Кармезина. — Да разве она не целовала тебя, когда ты вошел?

— То был украденный поцелуй, — ответил Диафеб, потрясая сложенными ладонями, — и целовались мы украдкой. А известно, что если украсть кислое яблоко, то оно на вкус покажется сладким. Эстефании же надлежит познать вкус дозволенного поцелуя, а это совсем не то же самое, что жаться друг к другу у всех на глазах, в церкви или во время какой-нибудь торжественной процессии, и делать вид, будто все это происходит из-за давки.

— Нет! — воскликнула принцесса Кармезина. — Я не могу разрешить в своих покоях подобное неприличие.

— Непреклонное сердце! — сказал Диафеб.

А Эстефания добавила:

— Суровое сердце!

— Колючее сердце! — сказал Диафеб.

А Эстефания:

— Черствое и обкусанное, как корка в суме у нищего.

А Диафеб:

— Крохотное и ядовитое, как осиное жало!

А Эстефания:

— Жестокое, как убийца девственниц.

А Диафеб:

— Подобное камню.

А Эстефания:

— Подобное жернову, надетому на шею.

Тут принцесса рассердилась:

— Не будет вам никаких поцелуев и никакого счастья, покуда я несчастлива, — а я буду несчастлива до тех самых пор, пока Тирант не вернется ко мне и не сядет здесь. — Она указала пальцем на свои колени. — И когда я прижму его голову к своей груди — вот тогда я перестану быть суровой, и жестокой, и колючей, и ядовитой, и подобной камню, жернову и убийце девственниц.

— Какая у вашего высочества восхитительная память! — воскликнул Диафеб, поднимаясь с колен.

Кармезина наконец улыбнулась, но видно было, что делает она это через силу.

— Можете не сомневаться, коварный и сладострастный брат мой Диафеб, я запомнила все ваши оскорбления, до последнего словечка, и, когда настанет время, уж не спущу вам ни одного! И сколько ни просите — не поколебать вам целомудрия, которое живет в моей душе! Мои глаза не желают видеть картин, от которых распалится мое тело. Так что придется вам подождать.