вы это принесли? – его костлявый палец трясся, показывая на оружие. – Прошу, оставьте это в сумке. Мы идем в сакральное место, подобное будет кощунством.

– Но как же хищные звери и дикари? – пролепетал Француз.

– Мы пойдем с Господом Богом; его ангелы сохранят нас.

Француз бросил пистолет обратно в сумку и медленно отступил от нее. Сейль Кор встретил его улыбкой и подошел к другу, взял в утешение за руку.

– А! Один момент, – сказал Француз. – У меня есть кое-что для тебя, – он достал из-за пазухи сверток из салфетки и аккуратно развернул, подняв, на восхищение своего нового друга, поблескивающий крестик.

– Это мне? – спросил Сейль Кор с неподдельным удивлением.

Француз кивнул и вручил цепочку; Сейль Кор тут же повесил ее себе на шею. Крест ярко засветился на угольно-черной коже, и остальные провожали гостей аплодисментами до самого порога, откуда они приготовились отправляться. Когда они переступили порог, Француза было не узнать. Он чувствовал себя счастливым, непринужденным в развевающемся облачении. Князь пустыни, подумал он, – если бы только заполучить фотографию для коллекции. Он решил сделать одну по возвращении, на ступенях отеля, когда они с Сейль Кором предстанут пред очи мадемуазель Шарлотты в триумфе удачной экспедиции.

* * *

В доме все менялось. Все ритуалы, иерархии и конвенции заезжали друг на друга, чтобы найти новые места; Измаил свободно перемещался между третьим этажом и чердаком, и камера-обскура стала фокальной точкой для всех, даже для Гертруды. Единственным, что продолжалось неизменным, оставалась коллекция ящиков Муттера – дважды в неделю, без нареканий.

Благодаря постоянному использованию помещения становились Измаиловы – его вотчиной. У каждого пространства было свое собственное звучание, и Гертруда с Муттером могли узнать его передвижения в любой части дома. Он часто топал в своих комнатах, занятый перестановкой мебели. На чердаке о его присутствии пели струны, часто часами напролет. Это уже было не вспомогательное помещение; он придавал ему новую значимость.

Время в башне обскуры, когда он там бывал, отмечалось тишиной, молчаливей самого сна. Его погружение в исследования держало дом в неподвижности, брало за загривок, так что неподвижность отзывалась до самого основания – хотя именно там оставалось единственное место, куда он не ходил: место, силы притяжения которого Гертруда так боялась, где ему легче всего было ее предать. Она ничего не оставляла случайности и чуть ли не ежедневно заставляла Муттера перепроверять замки и преграды к подвалам. Она ясно высказала Измаилу, что это место под запретом для всех – единственное правило дома. Он не ответил, но кивнул в понимающем одобрении. И все равно она велела Муттеру приглядывать и за ним, и за подвальной дверью.

Старому слуге были не по нраву перемены. Он любил, чтобы все оставалось на своем месте, с четкими разграничениями. Ныне же от пребывания в доме на душе становилось нехорошо. Он не знал, где и когда объявится циклоп, и все еще побаивался его внешности. Более того, Измаил становился фамильярней: он искал беседы, забрасывал вопросами о работе, семье, внешнем мире. Муттер никогда не был хорошим собеседником, и от этого странного создания ему было проще сбежать или спрятаться на дворе, с лошадьми. Он наслаждался их глупостью; насыщенный запах тел и аромат соломы успокаивали, и он часто обедал там, вместе с ними. Курил горькие сигары в их немой компании и наблюдал, как сменяются времена года – неторопливо и по большей части безопасно. Иногда он остро ощущал, как за ним наблюдают сверху. Представлял свое изображение, размазанное по круглому столу той безбожной машины, и злорадное око, пробующее его на вкус, словно у какой-то ужасной рыбы. От этой мысли Муттер холодел и забирался в конюшню глубже, радуясь ее теплу и временному убежищу.

Однажды, вернувшись в дом поздно, он нашел циклопа у лестницы на первом этаже, глядевшего в направлении запретной двери. Это встревожило Муттера; он знал, что должен что-то сказать или предпринять, но для такого у него не было ни готовности, ни желания, он не мог найти системы координат, в которой можно начать потребный разговор. Зигмунд встал, раскрыв рот, неопределенно двигая вялыми руками в унисон, как сломанная калитка на ветру или заброшенная водокачка, пытающаяся поднять каплю воды из каких-то неизмеримых недр.

– Герр Муттер, где старые ящики? – спросил Измаил, заступая в брешь сомнения и переламывая ситуацию, овладевая вопросом. – Я хотел кое-что посмотреть, прежде чем вы завтра их сдадите.

– Они в каптерке, рядом с денниками, – тонко ответил йомен.

– Покажите, – потребовал циклоп, направляясь к двери. Муттер открыл ее перед юным хозяином и ткнул пальцем, ожидая, что это честное указание будет отмечено и на том вопрос закроют.

Вместо этого Измаил вышел из двери на двор, лишив Муттера дара речи и действия. Циклоп сдвинул щеколду на каптерке и деловито вошел. Муттер с силой заморгал, надеясь, что быстрое движение расставит все на свои надлежащие места, что эта невозможность обратится и он реабилитирует глупую ошибку. Но, увы, это не помогло. Он бросился по брусчатке и ворвался внутрь за плечом беглеца, небрежно изучавшего стенку длинного тонкого ящика. Не выказывая никаких признаков ажитации, циклоп спросил:

– Во сколько вы заберете их завтра?

– В одиннадцать, сэр, – автоматически ответил Муттер.

Слово «сэр» попало в рот Муттера по привычке и потому, что ему не нашлось альтернативы. Впервые Измаилу был придан статус – и это отметило дальнейший сдвиг в их динамике отношений: циклоп понял, что стариком можно с легкостью помыкать.

– И куда вы их везете?

– На склад.

– Хорошо. Я бы хотел выехать с вами.

Сердце Муттера прекратило ход и ушло в пятки. Циклоп прошел мимо него на двор, остановился и посмотрел на крышу, потом за нее, на прыткие облака.

– Но, сэр, – пролепетал Муттер, – это невозможно, госпожа…

– Никогда не узнает, – докончил Измаил. – Ведь не госпожа платит вам деньги или заботится о вашей семье, верно? И не госпожа заботится обо мне. За наше благополучие несут ответственность человек или люди, которые следят за этим домом, Муттер. Вашу семью наняла моя. И сейчас я желаю нанести им короткий визит, увидеть на миг единственное место, которое связано со мной.

– Но, сэр! Мне велено никого туда не водить. Даже мои собственные дети смогут туда поехать только тогда, когда будут готовы принять мою работу.

– Зигмунд, – сказал циклоп искривленным, закаленным тоном. – Ты не понимаешь, что все изменилось? Я больше не дитя. У меня есть дом. Скоро твоим хозяином буду я. Гертруде необязательно знать о нашей небольшой вылазке.

Муттер замолчал на ужасном распутье. Перевел взгляд