И даже края кожи на шее не завернулись.

— Мы лезвие не просто точим, а правим как бритву.

— А кто таков этот покойник? — спросил судебный следователь.

— Где-то я его видел, а вот где — не припомню. Надо бы обыскать одежду. Может, и установим личность, — предположил помощник полицмейстера.

— Это Струдзюмов Аполлинарий Сергеевич. Служит в «Северном Кавказе», театральный критик, — пояснил Клим.

— Откуда вы его знаете? — косясь на Ардашева, спросил Славин.

— Недавно общался с ним. По его словам, он выходил из доходного дома на Казанской 40, что наискосок от «Херсона», как раз в тот момент, когда какой-то неизвестный тащил труп магнетизёра Вельдмана в фаэтон. Сдаётся мне, что он узнал убийцу, но не захотел мне называть его имя. Не удивлюсь, если газетчик попытался шантажировать злодея и вымогал у него деньги. Тогда его конец закономерен. Очень скользкий тип… был.

— Почему вы так думаете?

— Ходят слухи, что он не объективно писал театральные обзоры. Кто платил — тех хвалил, кто отказывался — тех ругал или замалчивал.

— Что ж это вы… на слухи полагаетесь? — ехидно осведомился следователь.

— Нет дыма без огня.

— Вполне возможно — качнув головой, согласился помощник полицмейстера. — В названном доме на Казанской жительствует оперная певица Завадская. Я на днях её допрашивал и помню адрес. Струдзюмов мог к ней наведываться.

— Да, он у неё и был. И потерял карандаш с надписью: «Северный Кавказ». А я нашёл и отнёс ему.

— Что значит нашли? — зло выговорил Славин.

— После вашего допроса я вернулся домой. Поспал немного и решил осмотреть место происшествия. У доходного дома валялся карандаш. Я и поднял его.

— Допустим, — прищурив глаз, изрёк следователь — вы прочли надпись: «Северный Кавказ» и догадались, что она относится к одноимённой газете, но как вы узнали, что это карандаш Струдзюмова?

— О том, что репортёр частый гость актрисы мне поведал дворник, когда я его расспрашивал.

— Стало быть, вы проводите частное расследование убийства гипнотизатора Вельдмана?

— Можно и так сказать, — пожав плечами, согласился Клим.

— Выходит, нарушаете закон?

— Нет, не нарушаю, потому что я делаю это бескорыстно и в целях содействия полиции и судебному следствию.

— А в паноптикуме вы как оказались? — уставившись на Клима, не унимался Славин.

— Так же, как и все. Купил билет и пришёл.

— Допустим. А почему вы стоите сейчас здесь, а не там, со всеми остальными посетителями?

— Осматриваю место происшествия.

— Значит так, молодой человек, сейчас я отвезу вас в следственную камеру, предъявлю обвинение и изберу для вас меру пресечения в виде подписки о невыезде. Вам ясно?

— Интересно, а в чём же будет заключаться моё обвинение?

— В том, что вы, занимаясь частным сыском, препятствуете судебному следствию! — потрясая кулаками, вскричал Славин.

— Вам, как судебному следователю, не мешало бы знать, что в «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» такой статьи нет.

— Да как вы смеете! — почти фистулой крикнул чиновник.

— Господа-господа, остыньте, — вмешался Залевский и, обращаясь к Славину, пояснил: — Николай Васильевич, каюсь, но это я разрешил господину Ардашеву помогать дознанию. С его высокоблагородием это согласовано. Но, если вы против, я запрещу ему касаться дел по смертоубийству Целипоткина и Вельдмана.

— Да уж окажите милость! На пушечный выстрел его не подпускать! Пусть катится отсюда домой, пока я не передумал!

Ардашев впился глазами в следователя, чувствуя, как у него потеют ладони.

— Сударь, — выговорил он спокойным, но ледяным голосом. — Вы такой же дворянин, как я. Извольте выбирать выражения… Честь имею.

Клим вышел.

— Предупрежу городового, чтобы его выпустили, — обронил Залевский и поспешил за студентом. Догнав последнего, помощник полицмейстера сказал:

— Ардашев, над вами сгущаются тучи. Славин любую каверзу подстроить может.

— Благодарю вас, Владимир Алексеевич.

— Злодей уже есть на примете?

— Некоторые соображения имеются, но раскрывать их пока рано. Боюсь опозориться.

— Это правильно. С выводами торопиться не стоит. И запомните: первые гипотезы — самые ошибочные. Знаете, что главное при любом расследовании?

— Улики?

— Верно. Но собрать их — полдела. Главное — составить из них такую логическую цепочку действий преступника, чтобы у него не было ни малейшего шанса на оправдание в суде присяжных.

— Спасибо за науку.

— Да не за что, — улыбнулся Залевский. — Вы ещё молоды и горячитесь по любому поводу. Не тратьте нервы на недобрых людей, они того не стоят… Кстати, вы один пришли?

— Нет, с псаломщиком, что был на похоронах доктора Целипоткина. Вон он, рядом с городовым. Бледный, как простынь. Тошно ему стало от крови.

— С непривычки бывает.

Клим махнул рукой Ферапонту и тот присоединился.

Уже на улице Залевский, протянув на прощание руку, предупредил:

— Будьте осторожнее. И выдержаннее. Тогда всё у вас получится. И жизнь ваша будет длинной. Я хоть и не оракул, но сдаётся мне, что вы немало пользы принесёте России.

— Покорнейше благодарю вас, Владимир Алексеевич. Честь имею кланяться!

— Всех благ! — присоединился к прощанию псаломщик.

— Всего вам доброго, молодые люди!

У Тифлисских ворот Клим остановился и закурил. Выпустив с наслаждением первую струю дыма, он сказал:

— Не знаю, как вы, а я бы сейчас с большим удовольствием выпил кизиловой настойки.

Ферапонт почесал на носу бородавку и спросил участливо:

— Думаете, это вам поможет?

— Абсолютно уверен!

— Тогда берите извозчика.

— Вы серьёзно, мой друг? Неужто пропустите со мной стаканчик?

— Нет, — улыбнулся псаломщик, — я пить не буду, но когда радуешься за ближнего, то и на твоей душе райский сад зацветает… К тому же, вы дважды назвали меня другом. Не попутчиком, ни приятелем, а другом. Вы сказали это от чистого сердца?

— Безусловно.

— Тогда разрешите пожать вашу руку?

— Конечно, дружище Ферапонт, конечно!

После рукопожатия, Клим спросил:

— Едем?

— Без промедления!

Глава 17

Очная ставка

I

В саду у Ардашевых пахло самоварным дымом. Ветер, пришедший со стороны Эльбруса, едва шевелил листья яблонь, абрикосов и груш. Пантелей Архипович с Климом уже выпили несколько рюмок кизиловой настойки и перешли к чаю. Ольга Ивановна читала газету в кресле-качалке и отчего-то недовольно хмурилась. То ли её расстроила смерть репортёра, то ли газетная статья, то ли всё вместе. Шоколадная глазурь на эклерах, купленных горничной в «Московской кондитерской», медленно подтаивала на солнце. Ферапонт, отказавшись от пирожного, пил пустой чай. После увиденного в паноптикуме, он не мог есть. История, рассказанная Климом о происшествии в музеуме Шульце, произвела на родителей жуткое впечатление. Вынув изо рта чубук, старший Ардашев выговорил:

— Что ж, получается, Струдзюмова убили? Не мог же он сам, сунув голову на линию ножа гильотины, молотком выбить стопор?

— Не мог. Газетчик был этакий жучок-проныра. Мимо него ни