Рыжая чуть не осела прямо в пыль, удержалась токмо с того, что на Андрея загляделась. А тот брови вскинул, шапку бездумно заломил на макушку и глазами захлопал.

А дед Мишка отмер и обнял князя, вроде как признал.

— Княже, довелось свидеться, а я уж и не чаял. Вона как жизнь-то свела! — и вроде даже слезу пустил?

Аринке поблазнилось, что воевода деду-то подмигнул, но в таком-то балагане что угодно могло почудиться!

— А и удачно я сватом-то заделался! И старого друга сыскал, и жениха наилучшего в дом привёл! Принимай жениха, гнать не гони, а послушай.

Аринка смотрела, как Шумской выезжает вперед на Буяне, скатывается с седла-то и идет на поклон к деду Михаилу.

— Здрав будь…боярин, — Андрей-то поклон положил, токмо замялся с чином. Ить непривычно!

— И тебе не хворать, боярин, — дед Мишка словно всю жизнь носил чин боярский, спину прямил, глядел гордо. — А и заходите в дом, гости дорогие. Будем рядиться, да свататься.

Князь хохотнул, и ступил в сени-то, за ним Шумской, задумавшись, а уж опосля Дёмка с караваем, чубом и сияющей мордахой.

Народ на заборе малёхо, что не орал!

— Шумской!! К Аринке-то!

— Боярышня беглая! А я с ней, как с дочкой. Ить девка-то свойская.

— То князь Всеслав?! Прям тут у нас? В Берестово? Санька, глянь, сбруя-то у коня какова, а?!

И понеслась молва по городищу, будто волна по реке пошла. Через малое время уж все знали, что Дорофеевы бояре, Шумской теперь Аринку за себя берет, а сватает сам-князь.

Машка металась по ложнице Аришкиной и раскидывала ее рубашонки да запоны.

— Вот дурка! Дом начистила, снеди измыслила, а себя прикрасить? Что вздевать-то на тебя, Арина? Вот эту? — подняла нарядную рубаху, ту, что Ксения дарила. — Давай, нето, тяни на себя. И вот эти навеси возьми. Погодь! Мои бери!

Заметалась пальцами, отцепила от богатого очелья большие кольца и подруге тянет.

— Машенька, к чему мне? Я со своими, — Ариша маленько ополоумела.

Сердечко трепыхалось, щеки горели. В голове токмо одно — сложилось! Все сложилось с Андреем. Ужель, счастье близко? Опосля уж мысль ухватила: вона с чего они с дедулей мыкались по свету, прятались.

Пока Машка натягивала на рыжую одежки, пока красоту наводила, Арина мыслью обратилась к Богу. И не с пустыми словами, а самыми что ни на есть глубокими. Благодарила за все: за Андрея, за любовь, подаренную ей, никчемной, за дедушку, за подружку Машу — добрую и верную — за всех! Даже Фаддею перепало на радостях: молвила спасибо Господу за то, что жив после грибов.

Потом подруньки подслушивали под дверью. Отошли маленько от обомления и ушами-то приникли. А там, в гриднице сыр-бор. Князь Шумского нахваливает, Дёмка подпевает, словно поп на Пасху, ратники гудят, поддерживают. Уговаривают деда Мишу.

Тот урядно отнекивается, а воевода ему вторит, мол, девка уж слишком хороша, сдюжит ли молодец? Вдосталь ли золота-рухляди? А ему в ответ летит всякое, мол, столько, что на век хватит. И хоромы-то у Шумского богатые, и сам-то он воин редкий, а тут еще князь рассказал, что Андрейка ему жизнь спас.

Натолкали в уши, медом залили, дед Мишка, боярин новоявленный, и смилостивился. Однако поступил по обряду, кликнул Арину.

Машка оправила на подруге одежки, навеси, косу пригладила, да и впихнула к мужам. Рыжая редко когда боялась перед людьми себя нести, и тут не сплоховала. Вошла, поклон положила чинно.

— Звал, Михаил Афанасьевич? — тоже обрядно, а то не слыхала, как дед блажил, ее выкрикивал?

— Звал, внученька. Вот приехал к тебе свататься Андрей, сын Глебов, боярин Шумской. Ты ответь, золотая, согласна? Неволить не стану, то Богу претит.

Арина улыбнулась, на Андрея глянула. Тот дышать перестал, но глазами жёг. Рыжая едва не хохотнула, когда уразумела — боится отказа.

— Даже и не знаю, дедушка. Как ты повелишь, так и сделаю, — поклонилась дурёха смешливая.

Шумской едва бровями не сросся, так насупился.

— Как повелю? — дед Мишка вступил в игралки, его поддержал воевода, крутя ус и кивая. — Да жених-то вроде справный, токмо уж очень грозен. Опасаюсь, что станет тебя пугать-обижать.

А тут Дёмка выступил:

— Такую спугаешь. Она вон Буяна не стережется, чуть косы ему не вьет в гриве-то.

— А ты помолчал бы, чубатый, — вступил воевода. — Вот ты, сват, зря ему каравай-то доверил. Глянь-ка, можа уже край оттяпал и слупил?

Смех, прибаутки. Дёмка отбрехиваться начал от деда. А Андрей на Аришку смотрел, и она на него, словно одни были в гриднице. Шумской брови рассупил и улыбнулся, а рыжая ему в ответ. И так тепло стало…

— Сваты! Сваты, а ну умолкни, — князь утирал слезы смешливые. — Эдак мы рядиться будем до ночи. Вот мое слово и сватовское, и княжье — Арине золотой от себя приданого дам, а Андрей взамен даст зарок, что не обидит ее вовек. Ну как? Любо ли слово мое?

Ратники сапожищами загрохотали, мол, любо. Дёмка свистнул, за что словил трескучий подзатыльник от деда: в дому свистеть — деньгу выгонять.

А уж потом на Аришку все уставились.

— Спаси тя Бог, князь Всеслав, — поклонилась поясно. — За приданое, да за жениха. Тебе отказать никак не можно.

Что тут началось! Дёмка шапку снял и подкинул высоко, она, падая, угодила в чашку с пивом воеводе. Тот потянулся еще подзатыльник треснуть, да Дёмка спроворил и пригнулся — досталось Шумскому. Андрей от нежданного удара набычился, а воевода подался от заломленной брови-то — ить жутко. Потом уж хохот подняли такой, что кони заржали во дворе.

Дед Мишка смеялся громче всех.

— Сваты, это не помолвка, а циркус. Такого-то я еще не видал, — Всеслав наново утёр слезы. — Ну, уж коли все сложилось, прими боярин Михаил каравай и неси образ.

Уряд вспомнили и каравай передали уже прилично. Образ просунула в дверь Машка: поди все подглядела и подслушала.

Андрей и Арина встали под благословение. Пока дед слова ронял привычные, Шумской тихо тронул Аришины пальчики, будто сказал — люблю. И она ответила малой лаской. А как инако? Ведь все это сватовство неважным было, почитай вторым делом. Главное-то другое…

Так и помолвили. Арину по уряду отпустили — ее Машка в сенях споймала и защебетала-загалдела. Всплакнули на радостях, да уселись снова подслушивать.

Мужи побалагурили, пива выпили славно, угостились, да и потянулись к выходу. Машка метнулась во двор подглядывать, а Аришка прилипла к щели дверной — хотела еще разок на Андрея полюбоваться. А он уж и вышел.

Князь стоял в гриднице лицом к лицу с дедом Мишей, брови свел, вмиг перестал быть веселым-то.

— Так ты помни, Дорофеев, — вытянул из-за пазухи свиток тугой и отдал деду. — Согласился, так молчи по смертный день.