Они оба сидят за перевернутым столом, отстреливаясь сразу от четырех ухарей, поливающих огнем из-за такой же баррикады. Гранаты кидать нельзя. Помещение замкнутое, и осколки запросто могут пойти веером в нас самих. То-то до сих пор не было их слышно. Нас успевают заметить, но им это не помогает, теперь мы прижимаем их, воспользовавшись собственным неожиданным появлением, а Барин начинает смещаться в сторону, стараясь зацепить их сбоку. Есть, получилось…

Один из Измененных валится навзничь после попадания в ногу, и Казак не медлит этим воспользоваться, всаживая ювелирно точный выстрел прямо в середину лба. Стена напротив незамедлительно украшается стекающим по ней содержимым черепной коробки, а один из товарищей оставшегося без мозгов ревет, вставая в полный рост. Да что ты, какой героический, посмотрите-ка. На вот, получи из трех стволов сразу и заткнись. Навсегда, чтобы людей не пугать.

Оставшиеся двое неожиданно поднимают руки вверх и встают, ну что ты будешь делать! Кино обсмотрелись, что ли, ребятки, какая сдача в плен согласно непонятным конвенциям, а?

Время вновь идет нормально, ведь бой почти закончен. Не верите? Да и не верьте, просто ты это всегда можешь понять и прочувствовать, если захочешь. Так и сейчас, несмотря на то что из глубины громадной кирпичной коробки до сих пор слышны выстрелы, приходит осознание того, что эту схватку мы выиграли, потому что хотели ее выиграть намного сильнее, чем противник. Барин с Казаком отправляются на помощь Крюку и Сдобному, а мы со Скопой остаемся здесь, с нашими, так сказать, военнопленными.

Сестра присела на пуфик, найденный в углу. Достала сигарету и закурила, подняв маску. Ох, ты ж, етит-колотит, сколько раз видел это и понимаю, что без такого зрелища мне будет сложно. Казалось бы, ну что такого в том, что сидит рейдер, пусть и не мужского пола, и смолит? А вот что-то есть в этом, когда видишь ее, уставшую, злую и довольную результатом, и каждая подобная сигарета ставит очередной крестик в нашей личной зачетной таблице.

– И чего мы с ними делать будем, брат? – Скопа внимательно посмотрела на трясущихся пленников. Да-да, именно трясущихся мелкой дрожью, даже отсюда видно, невооруженным взглядом. – Отпускать… как-то невыгодно.

– Угу…

А ведь она права. Что делать вот с этими ссыкунами, которые, отпусти мы их, немедленно кинутся на ближайший пост «серых» и вложат нас? Дела…

Я спокойно могу сделать контрольный звонок в голову тому, кто стоит, лежит или сидит напротив с оружием в руках. Не вижу ничего зазорного в том, чтобы не дать врагу уничтожить тебя, повернувшегося к нему спиной. Страшно, мерзко, но так необходимо. Это еще один закон войны, который приходит в твою голову сам по себе, если ты стоишь не над тем, кто был против тебя, а над тем, кто был тебе другом. И не смог по какой-то причине сделать этот очень непростой шаг и добить врага. Когда видишь перед собой развороченный затылок парня, который еще недавно с хохотом рассказывал тебя похабный анекдот, а теперь его нет, то осознаешь этот закон полностью. И никогда потом его не нарушаешь, не казня себя и не ожидая кровавых мальчиков в своих собственных глазах. Это война, а на войне убивают.

Но эти… Двое явно не самых крутых типов из всего окружения Матрены, как быть с ними? Оружие давно лежит у длинных и сильных ног Скопы, сами они стоят по стойке «смирно», изображая из себя огородных пугал. Я ж не эсэсовец какой-нибудь, право слово. Будь сейчас здесь парни из «Арийцев», так кирдык Измененным. Лысые чудища со свастиками на головах таких не то что не жалуют, они их повсеместно истребляют. А я, вот незадача, не могу. Тьфу ты, и что теперь?

Задача решилась просто, возникнув в дверной коробке всей своей огромной махиной. Крюк не стал тратить слов и собственных нервов, просто вскинул АК и нажал на спуск. Измененные рухнули на пол, не успев даже вскрикнуть.

– Собакам – собачья смерть. – Голем сплюнул. – Все, счет почти закрыт.

– Крюк? – Я посмотрел на его застывшее лицо.

– Что?

– Из-за чего они убили Мирона?

Голем рыкнул, метнув в меня разъяренный взгляд. Подумал и выдавил из себя то, что мне по какой-то причине очень хотелось услышать:

– Мы сожгли груз «красного». Поймали ее курьеров прямо у Черты, с два месяца назад. Матрена ничего не предъявила, да мы и не знали, что это ее. Курьеры были с Большой земли и просто забрали груз в указанном месте, вот и все. Но она, тварь, не простила этого.

Он замолчал, чуть собираясь с мыслями, возможно. А я смотрел на громадные желваки, гуляющие на его скулах, и думал, что все-таки он и вправду смог остаться человеком там, где многие стали зверями.

– Через неделю мы с Мироном выбрались к Станции, нужно было встретиться с одним военным. Там они нас и прижучили. Прямо на перекрестке за старой церковью. Взяли в клещи, с пулеметами, голов десять. Я смог прорваться, ушел. Но Мирон не дотянул даже до нашего бункера, погиб прямо у меня за спиной. А я ведь так спешил, помню, хотел успеть зачем-то… зачем? Все равно не успел бы, да и толку? Я ведь даже снять его смог только дома. Отстреливался весь путь, еле смог уйти через сквер у Дворца пионеров. А он в это время болтался в люльке, хрипел и пускал пузыри. Даже не успел ничего сказать перед смертью, представляешь?..

Он развернулся и потопал к лестнице. А я стоял и пытался осмыслить всю горечь и боль, которые были в словах голема. Ведь как сложно было ему, если подумать, потерять друга, с которым был рядом с самой Волны. Да, Крюк, видно, мне не показалось, и глаза у тебя не просто блестели, эх…

Да уж… а проблему наших пленных он ведь решил, избавив нас от сложного выбора. Ладно, пойдем за ним, посмотрим, что там происходит. Сестра встала и направилась за мной, а я уже спускался по лестнице.

Матрена, кривое ты чудище, вот и ты… ага. Никогда бы не подумал еще не так давно, что буду рад видеть тебя в таком, как сейчас, положении. А именно, стоящей у стены под прицелом стволов Казака и Барина. Сдобный колдовал над замком большой автоматической двери, запитанной от генератора, находившегося в защитном кожухе, что спасло его от прямых попаданий снарядов пушки голема. Хотя дырки в нем все же были, но, слава яйцам, он работал, если судить по негромкому и упорному жужжанию.

Бабка на самом деле страшное создание. Она высокая, выше меня, а во мне сто восемьдесят два сантиметра, хотя, конечно, это далеко не показатель. Но выше ее здесь был только Крюк, и приближался Казак, который вымахал в двухметровую каланчу. И это при том, что Матрену давно и навсегда согнуло в дугу, нарастив прямо над лопатками чудовищный шевелящийся горб. Меня иногда посещала мысль, что сама Бабка есть не что иное, как аппарат для передвижения и речи. А все, чем она занимается, – проделки умного паразита, живущего в этом мускулистом коконе.

Вытянутое лошадиное лицо с длиннющим горбатым носом, украшенное большими бородавками. Слюнявые выпяченные губы, маленькие глаза с четким оттенком сумасшествия и торчащие во все стороны жесткие седые патлы. Корявые руки с мощными ладонями, толстой и морщинистой кожей, висящие до колен, выпирающих шишками из-под длинного платья непонятного цвета. Кривые сильные ноги с несоразмерно огромными плоскими ступнями, так как обувью она не пользовалась. Длинные коричневые ногти, напоминающие лошадиные копыта. Отвратная она, прямо скажу.